Дик Фрэнсис - 1988, На полголовы впереди

- Оставил мистер Гидеон какую-нибудь записку? - спросил я через некоторое время.

- Насколько нам известно, нет. Во всяком случае, не оказал нам такой услуги и не объяснил, почему он продал своих лошадей Филмеру, если вы это имели в виду. Разве что на будущей неделе мы получим от него письмо по почте, в чем я сильно сомневаюсь.

Гидеону пригрозили чем-то таким, что страшнее смерти, подумал я. И эта угроза наверняка касалась оставшихся в живых - угроза, которая останется в силе навсегда.

- У мистера Гидеона есть дочери, - сказал я. Генерал кивнул:

- Три. И пятеро внуков. Его жена умерла много лет назад - вы, вероятно, знаете. Я вас правильно понял?

- Что дочери и внуки оказались заложниками? Да. Как вы считаете, им это могло быть известно?

- Точно знаю, что не было, - ответил генерал. - Сегодня я говорил с его старшей дочерью. Приятная, неглупая женщина лет пятидесяти. Гидеон застрелился вчера вечером, они полагают, что около пяти, но обнаружили его только через несколько часов, потому что он сделал это в парке. Сегодня я побывал у них. Его дочь Сара говорит, что в последнее время он был крайне подавлен, и чем дальше, тем сильнее, но причину она не знает. Он не хотел об этом говорить. Сара, конечно, была в слезах, и еще она, конечно, считает себя виноватой, что этого не предотвратила. Но она никак не могла это предотвратить: остановить человека, который решил покончить с собой, почти невозможно, никого нельзя заставить продолжать жить. Разве что посадить его в тюрьму, разумеется. Так или иначе, если она и была заложницей, то об этом не знала. И считает себя виновной не из-за этого.

Я предложил ему один из своих сандвичей, к которым еще не прикасался.

Он рассеянно взял его и начал жевать, а я принялся за другой. «Что делать с Филмером?» - было явственно написано на его угрюмо нахмуренном лбу. Я слышал, что неудачную попытку добиться его осуждения он воспринял как свой личный промах.

- После того как вы с Джоном Миллингтоном вышли на Уилфрема, я отправился к самому Эзре Гидеону, - сказал он. - Я показал Эзре вашу фотографию Уилфрема. Мне показалось, что он тут же упадет в обморок, так он побелел, но он все равно ничего не сказал. А теперь, черт побери, мы в один день лишились обеих ниточек. Мы не знаем, на кого наедет Филмер в следующий раз, не знаем, приступил он уже к действиям или нет, и нам предстоит головоломная задача - засечь того, кого он будет подсылать теперь.

- Не думаю, чтобы он его уже нашел, - сказал я. - Во всяком случае, не такого подходящего. Их не так уж много, верно?

- В полиции говорят, что теперь этим стали заниматься люди помоложе.

Для человека, добившегося таких внушительных успехов во всех прочих отношениях, он выглядел непривычно растерянным. Победы быстро забываются, поражения оставляют горечь надолго. Я прихлебывал вино и ждал, когда этот озабоченный человек снова превратится в боевого командира и развернет передо мной свой план кампании. Однако он, к моему удивлению, сказал:

- Я не думал, что вы так долго продержитесь на этой работе.

- Почему?

- Вы прекрасно знаете почему. Не такой уж вы тупица. Клемент рассказал мне, что куча денег, которую оставил вам отец, за двадцать лет только и делала, что росла - как гриб. И все еще растет. Как целая грибная поляна.

Почему вы не хотите заняться сбором этих грибов?

Я откинулся на спинку стула, размышляя, что ему ответить. Сам я прекрасно знал, почему не занимаюсь сбором грибов, но не был уверен, что для него это будет иметь какой-то смысл.

- Выкладывайте, - сказал он. - Мне надо это знать.

Я встретил его напряженный, сосредоточенный взгляд и вдруг понял, что его будущий план, возможно, каким-то неясным мне образом зависит от моего ответа.

- Это не так легко, - медленно начал я. - И, пожалуйста, не смейтесь, это действительно не так легко - знать, что ты можешь позволить себе все, что угодно. Кроме разве что бриллиантов или чего-нибудь в этом роде. Вот…

Ну, я и обнаружил, что это не так легко. Я как ребенок, которого пустили в лавку кондитера и дали ему полную волю. Пожалуйста, можешь есть и есть… можешь жрать, сколько хочешь, пока не обожрешься… и стать жадиной… и превратиться в какую-нибудь безвольную медузу. Вот почему я держусь подальше от сластей и занимаюсь тем, что ловлю мошенников. Не знаю, годится вам такой ответ?

Он что-то буркнул про себя.

- А искушение сильное?

- Когда, скажем, на ипподроме в Донкастере стоит собачий холод, моросит дождь и дует ветер, - очень сильное. А в Аскоте, когда светит солнце, я никакого искушения вообще не испытываю.