Грегори Макдональд - Сознавайтесь, Флетч!

Перед тем как уйти из Мюнхена, нацисты застрелили моих родителей. И отца, и мать. По пуле в лоб. На кухне нашей квартиры. Не думаю, что у них имелись доказательства вины консула Ирландии и его жены. Просто они убирали нежелательных свидетелей. Я нашел их утром, когда вернулся после дежурства.

– И что вы сделали?

– О, до конца войны оставались недели и месяцы. Сначала я жил в семье моего друга. И у них не было еды. Потом перебрался на улицу, в развалины. Оставался там и после капитуляции Германии. Боялся подойти к американским или британским солдатам. Глупо, конечно. Но я наполовину сошел с ума от голода.

Все кончилось однажды ночью. Я спал под лестницей разбитого дома, когда мне в ребро ткнули сапогом. И я услышал мелодичную ирландскую речь.

Меня отправили домой, в Дублин. Определили в иезуитскую семинарию. Наверное, я сам выбрал ее. Потому что повидал ад.

Я изучал другую логику, поправил здоровье. Но к двадцати годам устал от истин. Это вы понять можете?

– Естественно.

– Да и воздержание поднадоело. Поэтому я написал моему другу, Уильяму Каванау, в Лондон. По его настоящему адресу, минуя Дублин. Попросил работу. Полагаю, старая гвардия изрядно посмеялась над моим письмом.

Последующие годы покрыты мраком.

– Мне известно, что вы не работали в Чикаго.

– Это я знаю. В Чикаго работали вы. Что вы намедни делали в редакции «Стар»? Наводили обо мне справки?

– Вы снова становитесь шпионом.

– Разве я упоминал о моем прежнем занятии?

– Но вы женаты и у вас есть дети.

– Это точно. Кто бы мог подумать, что в молодости я намеревался стать священником.

– Для шпиона это тоже довольно странно.

– Я же не утверждал, что был шпионом.

– Но вы католик?

– А что такое религия в наши дни? Взять хотя бы моих детей. По воскресеньям они берут гитары и скрипки и отправляются в какую-то церковь. Там пожимают друг другу руки, целуются. Говорят, что им это очень нравится.

– Ваша жена ирландка? Или американка?

– Она из Палестины, еврейка. По службе мне пришлось провести там какое-то время. Поверите ли, нам пришлось уехать, чтобы расписаться, когда она забеременела. На нейтральную территорию.

– Флинн, ваша работа в бостонской полиции не более чем прикрытие.

– Почему бы вам не налить себе виски?

– Вот почему вы говорили, что у вас нет опыта полицейской работы. Вы никогда не были полицейским.

– Я учусь, – потупился Флинн. – Методом проб и ошибок.

– Вы стали полицейским, когда конгресс начал трясти всяческие агентства, старающиеся не афишировать свои делишки.

– Неужели я так много наболтал о себе? – искренне изумился Флинн. – Чай, похоже, развязывает мне язык.

– Вы все еще говорите по-немецки?

– Это, можно сказать, мой родной язык.

– Будучи в гитлерюгенд, вам приходилось браться за оружие и стрелять?

– Да, приходилось.

– Как это было?

– Видите ли, я чуть не подстрелил себя. Я не мог стрелять в союзников, наступавших на Мюнхен. И не мог стрелять в парней, с которыми вырос.

– И что же вы сделали?

– Заплакал. Лег в грязную траншею и заплакал. Помните, мне не было и пятнадцати. Впрочем, я сомневаюсь, что и теперь поступил бы иначе.

По окну барабанил дождь.

– Теперь ваша очередь, Флетч.

Флетч налил в опустевший бокал виски, добавил воды.

– Боюсь, что мне нечего сказать.

Даже сквозь толстые стены до них долетало завывание ветра.

– Я вам помогу, – Флинн шевельнулся в кресле, устраиваясь поудобнее. – Вы родились и выросли в Сиэтле. Получили степени бакалавра и магистра искусств в Северо-Западном университете. Не довели до конца докторскую диссертацию.

– Не хватило денег, – Флетч снова сел, с полным бокалом.

– Увлеклись журнализмом. Писали об искусстве в одной из газет Сиэтла. Прославились статьей о незаконном вывозе из Канады изделий доколумбовой эпохи. Потом вы служили в морской пехоте. Вас послали на Дальний Восток, наградили «Бронзовой звездой», которую вы так и не удосужились получить. В «Чикаго пост» вы были специальным корреспондентом, проводили журналистские расследования. Вам удалось раскрыть не одно преступление как в Чикаго, так и в Калифорнии, где вы работали после этого. Ваш конек – журналистское расследование, а не статьи по искусству.

– А есть ли разница?

– Примерно восемнадцать месяцев назад вы исчезли из Южной Калифорнии.

– Сейчас очень сложно добиться полного взаимопонимания с руководством газеты. Каждый начальник считает своим долгом взять сторону какой-либо партии. Фактор, убийственный для свободы слова.