Агата Кристи - Смерть у бассейна

— Эдвард, Эдвард, ЭДВАРД…

Он пошевелился, открыл глаза и увидел ее. Голос его еле слышно прошептал: «духовка», а взглядом указывал в сторону газовой плиты.

— Знаю, дорогой, знаю. Но почему?

Его стало трясти, руки и ноги были холодны и безжизненны.

«Мэдж?» — выговорил он. Что-то вроде изумления и радости послышалось в его голосе.

— Я слышала, как ты прошел мимо. Я сама не знаю. Почему-то спустилась…

Он вздохнул — очень глубоко и словно после долгого пути.

— Самый лучший выход. — И вдруг добавил, как будто без всякого смысла (но Мэдж почти тут же вспомнила разглагольствования Люси вечером после трагедии):

— «Ньюс оф Уорлд».

— Но почему, Эдвард, почему?

Он поднял на нее взгляд, и пустая, холодная чернота его глаз испугала ее.

— Потому что мне никогда и ни в чем не было удачи. Вечный крах. Вечное бесплодие. Что-то совершить дано людям вроде Кристоу. Они деятельны, и женщины обожают их. А я никто, — я даже не вполне живой. Я унаследовал Айнсвик и какие-то деньги — иначе я бы давно пошел ко дну. С карьерой ничего путного не вышло, с писательством — не лучше. Генриетта отвергла меня. Я никому не нужен. В тот день, в «Беркли»… я, было, решил… но повторилась знакомая история. Ты тоже не захотела меня, Мэдж. Даже ради Айнсвика ты не согласна мириться со мной. Вот я и решил избавиться от всех своих незадач разом.

Она заговорила торопливо, захлебываясь словами:

— Милый, дорогой, ты же не понял. Я ведь из-за Генриетты. Потому что я подумала… Ты так любил Генриетту.

— Генриетта? — пробормотал он рассеянно, словно вспоминая о ком-то бесконечно чужом. — Да, я очень любил ее.

И уж совсем откуда-то издалека она услышала его шепот:

— Холодно.

— Эдвард, любимый мой.

Ее руки крепко обвили его. Он слабо улыбнулся ей, бормоча:

— Ты такая теплая, Мэдж. Прямо горячая.

«Да, — подумала она, — это было отчаяние — а значит, холод, беспредельный холод и одиночество». Она никогда раньше не представляла себе отчаяния холодным. Оно казалось ей чувством пламенным, неистовым, яростным, готовым на любое безрассудство. Но все оказалось не так. Вот оно, отчаяние — предельный вообразимый мрак холода и одиночества. И грех отчаяния, о котором толкуют проповедники — холодный грех, грех обрыва вокруг себя всех живых и теплых человеческих нитей.

И снова Эдвард повторил: «Мэдж, ты горячая», а она подумала с радостным и гордым сознанием: «Но ведь именно этого ему и не хватает, а я как раз могу ему это дать!» Они все холодные, Энгкетлы. Даже в Генриетте был этот блуждающий огонек, этот энгкетлов скользающий холод нереальности. Пусть Эдвард любит Генриетту как неосязаемую и недостижимую мечту. Но в чем он действительно нуждается, так это теплота, устойчивость, постоянство. А еще — в каждодневном дружелюбии и любви — и смехе в Айнсвике. «Как же ему необходим, — продолжала рассуждать она, — кто-то, способный зажечь огонь в его сердце! И кому, как не мне, сделать это!»

Эдвард открыл глаза. Он увидел склоненное над ним лицо Мэдж, теплую окраску ее кожи, благородный рот, решительный взгляд и темные волосы, парой крыльев расходящиеся ото лба.

Генриетту он воспринимал всегда как проекцию из прошлого. Во взрослой он искал свою семнадцатилетнюю первую любовь и не хотел замечать ничего иного. Но теперь, глядя на Мэдж, он ощутил странное чувство: он как бы увидел ее во времени — сперва школьницу с теми же крыльями волос, только заканчивавшимися двумя косицами, потом сегодняшнюю Мэдж с обрамляющими лицо темными волнами, и, наконец — совершенно ясно — как будут выглядеть эти волны, когда волосы ее поседеют. «Мэдж, она настоящая, — подумал он. — Может быть, самая настоящая из всего, что я знал в этом мире». Он чувствовал ее теплую силу — живую, настоящую! «Мэдж — это скала, на которой я могу строить свою жизнь».

— Мэдж, милая, я так люблю тебя. Никогда больше не бросай меня.

Она наклонилась к нему, и он ощутил на губах ее горячие губы. Ее любовь укрывала и заслоняла его, и ростки счастья уже пробивались в той ледяной пустыне, где он так долго пребывал.

Вдруг, нетвердо рассмеявшись, Мэдж сказала:

— Эдвард, посмотри-ка, таракашка выполз посмотреть на нас. Ну разве он не прелестен? Я никогда не думала, что мне может так понравиться таракан!

Помолчав, она заговорила снова:

— Как удивительна жизнь! Вот мы сидим на полу в кухне, где еще пахнет газом, среди тараканов, и чувствуем себя на седьмом небе.

— Я мог бы остаться здесь навек, — прошептал он.