Станислас-Андре Стееман - Убитый манекен

— Видел я вас ближе к полуночи, в ночь с 20-го на 21-е, — уточнил он. — Вы несли сверток.

— Возможно! — согласился г-н де Лафайет. — Я обеспечиваю поставки армии и флоту, — простодушно добавил он.

Это обескураживало, но внезапно Малез сообразил, что в его распоряжении есть другой способ, значительно более надежный, проверить, был ли дурачок на железнодорожном полотне. Дав себя обойти, он быстро наклонился и, включив карманный электрический фонарик, сравнил оставленные его спутником в дорожной грязи отпечатки ног с отпечатком, вырезанным из газеты, которую держал в бумажнике. Они совпадали.

— Чем вы там заняты? — осведомился г-н де Лафайет, внезапно обернувшись.

— Ничего… ничего… — пробормотал Малез, быстро погасив фонарик.

И, догнав дурачка:

— Г-н де Лафайет, только что я вам говорил, что в тот день — скорее, в ту ночь! — когда я вас увидел, вы несли сверток… Пожалуй, я сказал бы — манекен.

— Манекен? — повторил тот, сдвинув брови. — Что вы хотите этим сказать?

И он счел своим долгом сжевать еще одну сигарету.

— Манекеном я называю, — неуверенно пояснил комиссар, — неодушевленную фигуру, созданную по образу живого существа. Вы меня понимаете?

— Совсем нет, — сказал г-н де Лафайет.

Он добавил:

— У вас своеобразный ум.

— Своеобычный, генерал.

Но тот лишь пожал плечами.

— Майор, вы заговариваетесь.

Показались первые дома деревни. И тут Малеза осенило.

— Следуйте за мной! — сказал он, схватив спутника за плечо и увлекая к Станционной улице.

Господин Деван еще не опустил стальную решетку своей лавки, и слабо освещенная из задней комнаты витрина едва виднелась в ночной темноте.

— Узнаете эту лавку?

— Из кривых сучьев возникают прямые языки пламени… Любопытно, что вам все приходится повторять дважды!

Многим слабого ума людям свойственно испытывать удовольствие, упиваясь словами, опьяняясь ими, бренча ими, как бубенчиками, и с этой целью подсознательно подбирая слова с одинаковыми окончаниями! Малез подумал, что самый раз прибегнуть к решительным заявлениям.

— Генерал, — твердо произнес он, — в ночь с 20-го на 21-е вы разбили эту витрину, похитили оттуда манекен, осыпали его ударами ножа, а затем положили на рельсы, чтобы его переехал утренний поезд!

Странное дело, г-н де Лафайет не возражал. Подперев подбородок ладонью, он, казалось, погрузился в глубокие размышления.

— Вы разбили эту витрину, — терпеливо, выделяя каждое слово, повторил Малез. — Вы…

— Нет.

Дурачок вдруг повернул к собеседнику горящий от радости либо лихорадки взгляд.

— Нет.

Он еще много раз повторил «нет», словно испытывая подлинное наслаждение, произнося это простое слово все чаще и все быстрее:

— Нет. Нет. Нет. Она была разбита и… и…

Малез недоумевал, в какой мере можно этому верить. Бывали ли у Жерома мгновения просветления или же он так упивался звучанием фраз, что они утрачивали всякий смысл?

— И?.. — добивался комиссар.

— Я завладел телом Черного Сокола, — серьезно проговорил г-н де Лафайет, — и перебросил его через плечо…

— Черного Сокола? — повторил Малез.

Он понял: подобно тому, как Эмиль ребенком откликался на прозвище Рысий Глаз, так Жильбер должен был отзываться на Черного Сокола.

Жером решительно становился все оживленнее:

— Он был шакалом, шакалом, шакалом!

— Он причинил вам зло? — живо осведомился Малез.

— Много зла, много зла!

— Почему же вы его убили?

— Убил?

Г-н де Лафайет отступил на шаг:

— Я его не убивал!

— Но вы ударили его труп! (Неподвижность манекена, видимо, ввела Жерома в заблуждение, что он находится у тела своего врага.) Вы его зарезали?

— Да, — неожиданно легко признался Жером. — Мне хотелось увериться — увериться, увериться, увериться, — что Черный Сокол никогда больше не оживет! Он был шакалом, шакалом, шакалом!

Малез вытер мокрый от пота лоб. До какой степени ему следовало добиваться правды?

— Ясно, — просто сказал он.

Действительно, теперь комиссар мог восстановить почти всю картину: случайно наткнувшись на разбитую витрину и увидев там манекен, которого накануне еще не было, Жером испытал при виде него ненависть и ужас, которые затем обернулись смертельной яростью от того, что в своей жесткой неподвижности он казался менее опасным; бросился на него, нанося удары по лицу, чтобы стереть с него улыбку, а затем в сердце…

— Генерал, вам еще надо мне кое-что рассказать! Освежите ваши воспоминания! Когда вы той ночью добрались сюда, вы кого-нибудь здесь видели? Никто не убежал при вашем приближении?