Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале

Эктор молчал.

— Пока у нас будут деньги, мы будем радоваться. А когда они иссякнут, ты покончишь с собой, если не раздумаешь. Нет, лучше мы вместе покончим. Только не из пистолета — это, наверно, очень больно. Мы разожжем большую жаровню с углем и уснем в объятиях друг друга. Кажется, это совсем безболезненно. Одна моя подруга уже потеряла сознание, когда взломали дверь, так она говорит, что ничего но чувствовала, разве только чуть-чуть голова болела.

Это предложение вырвало Эктора из сладостного оцепенения, в которое его погрузили глаза и объятия любовницы. Оно напомнило ему одну недавнюю историю, разбудившую в нем суетное тщеславие аристократа и светского льва.

Дело в том, что дня три-четыре назад он прочел в газете о самоубийстве некоего повара: но причине несчастной любви тот украл у хозяина жаровню и отравился у себя в каморке угарным газом. А перед смертью даже написал своей неверной возлюбленной весьма чувствительное письмо.

При мысли, что ему предлагают покончить с собой, как какому-то ничтожному повару, граф содрогнулся. Он представил, какие будут сделаны чудовищные сравнения. Это же значит добровольно выставить себя на посмешище! А Эктор де Треморель, который всю жизнь бравировал храбростью, смертельно боялся оказаться смешным. Умереть в Бельвиле от угара вместе с какой-то гризеткой! Кошмар!

Он грубо высвободился из объятий мисс Фэнси, оттолкнул ее и произнес обычным высокомерным тоном:

— Ну, хватит дурацких сантиментов! Все, что ты говоришь, детка, прелестно, но совершенно абсурдно. Человек, носящий мое имя, не смеет опуститься, он обязан умереть. — И, достав из кармана деньги, которые все-таки сунула туда мисс Фэнси, он бросил их на стол. — А теперь прощай.

Треморель хотел выйти, но Дженни, покрасневшая, растрепанная, с глазами, пылающими решимостью, встала в дверях.

— Ты не уйдешь! — вскричала она. — Я не позволю! Ты — мой! Пойми же: я люблю тебя. Если ты сделаешь хоть шаг, я позову на помощь.

— Нет, с этим надо кончать, — пожав плечами, бросил Треморель.

— Я не выпущу тебя!

— Ну что ж, тогда мне придется застрелиться здесь.

Вытащив из кармана пистолет, граф приставил его к виску и пригрозил:

— Если ты не дашь мне пройти, я спущу курок.

Вполне возможно, позови тогда Дженни на помощь, граф де Треморель нажал бы на спуск и сейчас был бы мертв. Но она не посмела и, лишь душераздирающе вскрикнув, упала без чувств.

Эктор спрятал пистолет в карман. Не подумав даже поднять лежащую на полу любовницу, он вышел и запер дверь.

В прихожей он позвал слуг, вручил им десять луидоров, велел разделить между собой и, больше не задерживаясь, ушел.

Выйдя на улицу, граф де Треморель хотел было свернуть на бульвар, но подумал о своих друзьях. Вероятно, слуги уже разнесли по всему городу весть о том, что на его имущество наложен арест.

— Нет, только не туда, — пробормотал он.

В самом деле, пойди он в ту сторону, ему бы неизбежно повстречался кто-нибудь из его «дражайших», и он, казалось, уже слышал изъявления соболезнований и смехотворные предложения помочь.

Он представлял себе сокрушенные гримасы, из-под которых проглядывает тайное злорадство.

Всю жизнь он так мало щадил чужое тщеславие и успел на своем веку ранить столько самолюбий, что теперь надо было ждать самого немилосердного возмездия.

Да и что греха таить? Друзья человека, избалованного неслыханным успехом, все до одного напоминают в какой-то мере, сознавая это или бессознательно, того чудака англичанина, который повсюду ездил за укротителем диких зверей, лелея надежду увидеть когда-нибудь, как они этого укротителя сожрут. Так и удача подчас пожирает того, кто долгое время держал ее в руках.

Итак, Эктор пересек дорогу, свернул на улицу Дюфо и направился в сторону набережных.

Куда он шел? Он сам не знал, да и не хотел знать.

Он брел куда глаза глядят, вдоль парапетов, вдыхая полной грудью чистый, свежий воздух, наслаждаясь блаженным ощущением сытости и теплыми лучами апрельского солнца и радуясь тому, что чувствует себя живым.

Погода была великолепная, и весь Париж высыпал на улицы. Город выглядел как-то по-праздничному, на тротуарах было полно гуляющих, вечно суетливая толпа текла без обычной спешки, все женщины казались хорошенькими.

У мостов толклись цветочницы с лотками, полными благоухающих фиалок.

У Нового моста граф купил букетик — ими торговали по десять сантимов — и вдел в петлицу. Он бросил цветочнице двадцать су и, не дожидаясь сдачи, пошел дальше.