Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале

Его рассуждения оказались так просты, что папаша Планта изумился, почему не додумался до этого сам. Но в деле, которое волнует нас до глубины души, не так-то легко разобраться: от страсти на глазах возникает пелена, точь-в-точь как на очках в теплой комнате. Вместе с хладнокровием судья лишился отчасти и своей проницательности. Между тем он и впрямь не на шутку беспокоился: ему казалось, что для выполнения своего обещания Лекок принимает несколько странные меры.

— Сдается мне, сударь, — не удержался он от замечания, — что полицейские, которых вы призвали на подмогу, скорее помешают вам избавить Эктора от суда, чем поспособствуют этому.

Лекоку показалось, что он уловил во взгляде и в тоне судьи некоторое недоверие, и он нашел это обидным.

— Вы сомневаетесь во мне, господин судья? — осведомился он.

Папаша Планта запротестовал:

— Поверьте, у меня в мыслях не было…

— Я дал вам слово, — продолжал Лекок, — и если бы вы знали меня лучше, то не сомневались бы, что я всегда выполняю то, что обещал. Я заверил вас, что сделаю все возможное для спасения мадемуазель Лоранс; значит, так оно и будет. Но заметьте, я обещал вам приложить все усилия, но не обещал обязательно добиться успеха. Так что позвольте мне принимать те меры, которые кажутся мне уместными.

При этих словах, не обращая более внимания на обескураженный вид папаши Планта, он позвонил, и на звонок явилась Жануй.

— Во-первых, вот письмо, — сказал он служанке. — Надо немедленно доставить его Жобу.

— Снесу сама.

— Ни в коем случае. Наоборот, сиди дома и жди людей, которых я сегодня услал по своим поручениям. Как только кто-нибудь из них появится, отправляй в кабачок на улице Мучеников. Знаешь, на углу, напротив церкви. Сегодня там соберется недурная компания.

Отдавая распоряжения, он снял халат, облачился в длинный черный сюртук и поплотней напялил парик.

— Домой сегодня вернетесь, сударь? — спросила Жануй.

— Не знаю.

— А если придут оттуда?

«Оттуда» на языке посвященных означает «из префектуры полиции».

— Скажи, что я занимаюсь корбейльским делом.

Лекок собрался. Одеждой, осанкой, выражением лица он и впрямь напоминал почтенного начальника канцелярии на шестом десятке. Зонтик, золотые очки завершали его безукоризненно чиновничий облик.

— Теперь, — сказал он папаше Планта, — следует поторапливаться.

В столовой Гулар, только что завершивший завтрак, ожидал, словно верный оруженосец, выхода великого человека.

— Ну как, парень, — обратился к нему Лекок, — отведал моего винца? Каково?

— Бесподобно, сударь, — отвечал корбейльский полицейский, — дивно, сущий нектар.

— Ты хоть повеселел, по крайней мере?

— Еще бы, сударь!

— Тогда следуй за нами по улице на расстоянии пятнадцати шагов и покарауль у дверей дома, в который мы зайдем. По-видимому, мне придется поручить тебе одну красотку, которую ты препроводишь к господину Домини. И держи ухо востро: это хитрая бестия, она запросто может обвести тебя вокруг пальца и удрать по дороге.

Они вышли, и Жануй загремела запорами у них за спиной.

У вас нужда в деньгах?

Быть может, вам понадобился туалет по последней моде, экипаж на восьми рессорах или пара туфелек? Или вам требуется индийский кашемир, или фарфоровый сервиз, или не слишком дорогая, но хорошая картина? Не нужна ли вам мебель — орех либо палисандр; или бриллианты, или сукно, или кружева, или загородный дом, или дрова на зиму?

Обратитесь к мадам Шарман, дом 136 по улице Лоретской Богоматери, второй этаж. У нее вы найдете все это, а также множество других вещей, купля-продажа которых запрещена.

Если вы мужчина и можете предоставить имущественное обеспечение (не беда, коль оно подлежит аресту), если вы женщина и располагаете молодостью, красотой, а также покладистым нравом, мадам Шарман не откажется вам помочь за скромное вознаграждение в двести процентов.

У нее обширная клиентура, но, несмотря на высокую таксу, она до сих пор не нажила мало-мальского капитала. Беда в том, что она принуждена пускаться в самые рискованные предприятия и, хотя получает огромные барыши, сплошь и рядом терпит ужасные убытки: на одном выигрывает, на другом теряет.

Кроме того, она любит повторять, что слишком честна. Пожалуй, она и впрямь женщина честная: скорее, продаст с себя последнюю вышитую рубашку, нежели позволит опротестовать свою подпись.

К тому же мадам Шарман менее, чем кто-либо, походит на кошмарную толстую тетку с грубым голосом, с развязными ухватками, с множеством золотых колец и цепочек, какими представляются нам торговки готовым платьем.