Жорж Сименон - Невиновные

– Желаю тебе поскорее поправиться.

– Спасибо. До свидания.

Он вернулся домой. Все окна были распахнуты, Натали пылесосила в гостиной. Она оторвала взгляд от аппарата, внимательно посмотрела на Селерена и выключила пылесос.

– Вам совсем плохо, правда?

– Да.

– Сегодня вы пережили удар.

– Очень тяжелый.

– Идите в спальню. Вам нужно отдохнуть. Как только вы ляжете, я принесу вам кое-что такое, от чего вы проспите крепким сном несколько часов. Хорошо, что вы не пили...

Он подозрительно смотрел на нее.

– Почему вы сразу заговорили о тяжелом ударе?

– Потому что человек вашего склада не впадает без причины в такое состояние...

– Вы все знали?

– И знала, и не знала. Есть множество мелочей, которые не ускользают от женского глаза... Когда приходили ваши друзья, я подмечала некоторые знаки, взгляды, которыми они обменивались, у вашей жены глаза блестели и лицо розовело...

– Мы с вами говорим об одном и том же человеке?

– Да, о мсье Брассье.

– Вы думаете, его жена тоже знала?

– Я в этом не сомневаюсь, ведь ее совсем не беспокоило, что происходит рядом.

– Они любили друг друга...

– Да...

Он снял пиджак, ему было жарко.

– Вы ходили на улицу Вашингтона?

– Я только что оттуда... А откуда вы знаете адрес?

– Когда я узнала, что она вышла из дома и бросилась бежать на другую сторону улицы, я сразу же догадалась... Я боялась, как бы вам не пришло в голову то же самое и как бы вы не поехали туда...

– Восемнадцать лет они снимали эту квартиру, и консьержка сказала, что они ее великолепно обставили... Если бы только...

– Если бы только что?

– Если бы только она мне сказала...

– У нее не хватало мужества лишить вас радости жизни... Вы были человеком счастливым, доверчивым. Вы купались в своем счастье.

– Это правда. Порой я боялся. Может, это было предчувствие.

– Сейчас вам нужно перестать думать об этом, хотя бы до завтра... Вы на нее очень сердитесь?

– Даже не знаю. Я еще не задавался этим вопросом.

– Не надо на нее сердиться. Такому сильному, такому прочному чувству невозможно противиться. Я уверена, что она страдала, оттого что была вынуждена вам лгать.

– Вы так думаете?

– Она была из тех женщин, которые идут до конца...

– А он?

– Он никогда не был мне симпатичен из-за своей самоуверенности. Но то, что эта связь продлилась восемнадцать лет, говорит все же в его пользу. Без настоящей любви так долго не встречаются.

– Но почему? – воскликнул Селерен.

Почему он? Почему они? Если бы не этот дурацкий несчастный случай, он так ничего и не узнал бы и попрежнему жил бы своей тихой, безмятежной жизнью.

– Консьержка говорит, что у нее там было тонкое постельное белье, необыкновенные пеньюары...

– Я знаю.

– Откуда?

– Как-то вечером она переодевалась при мне. Мой взгляд сразу упал на лифчик, какого я никогда не видела. Она покраснела, поспешно накинула халат и послала меня уж не помню за чем в кухню... Это было совсем не такое белье, какое она носила здесь...

– А я-то всегда думал, что она любит простые вещи...

– Только не на улице Вашингтона. А там, скорее всего, под влиянием мсье Брассье.

Его лицо ничего не выражало, а крупное тело, казалось, обмякло. Он смотрел на кровать, на окно, словно не знал ни что ему делать, ни куда себя девать.

– Что мне сказать детям?

– Я им скажу, что вы еще плохо себя чувствуете, что не совсем оправились от своей простуды.

– Бедняжки. Они-то тут ни при чем.

– Я пойду на кухню, приготовлю вам фруктовый сок. А вы тем временем переоденьтесь в пижаму.

Он послушался. Он не знал, что бы стал без нее делать. Десять раз, идя по Елисейским полям, потом по улице Риволи, он думал о самоубийстве.

Это было радикальное решение. Не нужно было бы больше думать. Не нужно было бы страдать. Но как же дети, у которых уже не было матери и которые теперь стали сближаться с ним?

Он направился к аптечке за пузырьком со снотворным, которое употребляла Аннет, когда ей не удавалось заснуть.

– Нет! Не эти таблетки. Они хороши для детей. Я вам сейчас найду кое-что у себя. Мне тоже случается их глотать. У каждого бывают минуты слабости...

Она вернулась с тремя голубоватыми таблетками на блюдечке.

– Примите все три... Не бойтесь.

– Я принял бы и двадцать...

– Тогда пришлось бы мне отвозить вас в больницу, где вам затолкали бы в желудок вот такую толстую трубку... Вы думаете, это шутка? А теперь хватит разговоров. Ложитесь и спите.

Она пошла закрывать ставни, задергивать шторы, и легкий золотистый полумрак воцарился в спальне.