– Нашелся покупатель на вашу практику? – наконец спросил Холмс.
Я опустился в кресло, предназначенное для пациентов, и впервые ощутил, какое оно неудобное.
– Да, как ни странно, – ответил я. – Доктор Вернер готов уплатить названную мною сумму, хотя, должен признаться, мне самому она кажется слишком высокой.
– Значит, вам следует ее поднять. Уверен, капитал врача настолько велик, насколько высока его репутация.
Я обдумывал этот курьезный совет, когда вошла служанка, неся на подносе кофе. Я поспешно поправил халат, пока она ставила поднос на стол рядом с Холмсом.
– Спасибо, Меган, – любезно произнес Холмс. Я никогда не замечал, чтобы он снисходил до общения с женщинами, и вот оказывается, что он может быть с ними мил, когда этого хочет. – Может, принесете чашечку и для доктора?
Служанка, присев в реверансе, покинула комнату, и все утро ее не было видно.
– Странная вещь, – заметил я, пока Холмс наливал себе кофе, и оглядел кабинет, – медицинская практика была всем, ради чего я жил последние пару лет, и вот через несколько недель я ее оставляю.
– Я очень этому рад, – сказал Холмс, делая глоток. – Я не для того восстал из мертвых, если можно так выразиться, чтобы вернуться к одинокому существованию.
Я не стал развивать эту тему, но замечание Холмса вернуло меня к тревожной мысли, которая в последнее время нередко крутилась в моей голове: почему вернувшись в Лондон, чтобы взять с поличным полковника Себастьяна Морана, Холмс решил остаться? Он неоднократно говорил мне, что посчитает свою карьеру завершенной после ареста и казни профессора Мориарти. Но так называемый Наполеон преступного мира был мертв уже три года, а Шерлок Холмс снова водворился в старой квартире на Бейкер-стрит и был намерен вернуться к карьере детектива-консультанта. Оглядываясь назад, я отдаю себе отчет в том, что мучился этим вопросом, боясь, как бы Холмс не исчез снова, оставив мою жизнь в состоянии еще большего хаоса. Вместо этого я спросил, взялся ли он уже за какие-нибудь дела.
– К сожалению, общество не проявляет особого интереса ко мне. Подозреваю, что врожденный цинизм лондонцев заставляет их верить, будто известия о моем возвращении к жизни сильно преувеличены. Однако у меня остается надежда, дружище. Только вчера я отказал представителю правительства Сан-Педро. Полагаю, вы помните Сан-Педро?
– Должен признаться, что помню, и у меня есть на это причины. Разве можно забыть жестокие преступления, совершенные Хендерсоном, или, вернее, экс-президентом Мурильо, прозванным Тигром из Сан-Педро, в Фиолетовой Сторожке? Слышал, страна хорошо справляется без него, поэтому я считаю, что мы внесли некоторый вклад в ее нынешнее благоденствие.
– Чем дальше, тем интереснее, Уотсон. Прошу продолжайте. Но прежде должен вам сообщить, что прозвище Тигр из Сан-Педро стало непопулярным на родине Мурильо. Теперь, насколько я знаю, бывшего тирана там именуют Висельником. Кстати, он совершал свои жестокие преступления в доме, носящем название Дозорной Башни, а не в Фиолетовой Сторожке. И, наверное, вы имели в виду Сиреневую Сторожку, так?
Я поморщился, но, решив не спорить по такому незначительному поводу, просто продолжил свои объяснения, задумчиво потирая большим пальцем об указательный, пока говорил:
– Один приятель в моем клубе уверял, что можно сделать неплохие деньги на оловянных рудниках Сан-Педро. Он убежден, что при достаточной поддержке государства, а также нескольких добросовестных инвесторов Сан-Педро может стать самым крупным экспортером олова в западном мире.
– Отлично, Уотсон. Я сделаю вас моим гидом по фондовым рынкам, если возникнет необходимость. Но разве денег, вырученных от продажи практики, будет недостаточно для удовлетворения умеренных потребностей?
– Нужно иметь деньги, чтобы делать деньги, Холмс, – сообщил я ему, возможно более резко, чем было необходимо. – Это первое правило коммерции.
– Считайте, что наставили меня на путь истинный. Но мистер Сантини – так зовут моего посетителя – явился ко мне по поводу вопроса более важного, чем производство и экспорт олова.
– Но вы же говорили, что отослали его?
– Я с самого начала почувствовал к нему недоверие. Кстати, старина, кофе отличный. – Он осушил свою чашку и поставил ее обратно на блюдце.
– Счастлив это слышать. Вас насторожило что-то в его наружности?
– В том-то все и дело, Уотсон, что впервые за свою карьеру я встретил человека, о котором не смог сделать вообще никаких выводов по внешнему облику. Его одежда, опрятная и дорогая, была лишена всякого отпечатка индивидуальности ее владельца. Этот Сантини – образец практической анонимности. Нет сомнений, однако, что он именно тот, кем себя называет, то есть представитель правительства Сан-Педро. Но с сожалением должен отметить, что я уверился в этом только после того, как связался с моим братом Майкрофтом в его офисе в Уайтхолле. Конечно, я надеюсь, что способность наблюдать и делать из наблюдений логические выводы не покинула меня во время моих путешествий. Но вдруг наступит такой день, когда мне придется обыскивать карманы клиента, чтобы составить о нем мнение?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу