Олег Хафизов - Сабля Волынского

– Вы знаете, кто это? – спросила Анна.

– Военный? – догадался Родионов, исправно выполняющий все церковные правила, но не слишком в них вникающий.

При всей серьезности ситуации Анна прыснула смехом.

– Эх вы, драгун! Это святой великомученик Артемий, небесный покровитель моего отца, – сказала она. – Вы ведь любите моего батюшку?

– О да, – отвечал Родионов с жаром. – Разве его можно не любить?

– Представьте, что у батюшки есть супостаты, которые ведут под него подкоп. Я всего не знаю и не могу объяснить, но боюсь, что мой отец в опасности. Помолитесь за нас святому Артемию.

Родионов не успел расспросить Анну об опасности, угрожающей его милостивцу, потому что в прихожую стали спускаться один за другим гости Волынского, и каждый из них подходил с любезностями к прекрасной Анне.

В тот же вечер Родионов отправился в церковь святого Самсония Странноприимца на Выборгской стороне, где он жил, поставил свечу подороже и горячо помолился святому Артемию за грешного Артемия Петровича.

На следующий день Родионов с братом сопровождали верхом карету Волынского в Петергоф, на встречу с государыней. У них было достаточно свободного времени, пока министр решал государственные вопросы, и они зашли попить кофею в немецкий трактир. Здесь, за трубкой, Родионов и передал Ивану свой вчерашний разговор с Анной Волынской, опуская лишь его амурную подоплеку.

Иван выслушал Родионова с большим вниманием, глубоко задумался и выпустил такое густое облако дыма, словно выстрелил из мушкета.

– Жизнь придворных представляется сплошною негой и роскошью, но на деле полна невидимых опасностей, как купание в озере, полном голодных крокодилов, – изрек он наконец.

Сказано это было так изрядно, что Родионов не удивился бы, будь это цитатой из какого-нибудь Юста Липсия.

Иван Родионов стал объяснять брату, кто такие эти крокодилы, которые яростно грызутся между собою, но иногда, сговорившись, вместе бросаются на другого, слишком бойкого крокодила, в роли которого здесь, очевидно, выступал Артемий Петрович.

Выходило, что герцог Бирон надеялся нейтрализовать в кабинете министров матерого, хитрого крокодила Остермана, после того, как скончался другой свирепый крокодил Ягужинский. На место Ягужинского в озеро кабинета был запущен шустрый и пронырливый, но послушный крокодильчик Волынский, который должен был постоянно покусывать Остермана и отталкивать его от кормушки. Но в новой роли кабинет-министра Волынский стал проявлять такую прыть, какой от него не требовалось.

– Ранее все доклады и пропозиции кабинета подавались государыне сообща, от имени всех министров, теперь же Артемий Петрович делает это самолично, как если бы он был первым лицом в правительстве, – рассказывал Иван Родионов с таким азартом, словно речь шла об увлекательной любовной интриге. – Более того, он дерзает нападать на проекты своего протектора Бирона, сулящие тому значительную выгоду, и делает это не без успеха. Что же касается Остермана, то он вообще перестал выныривать на поверхность, сидит себе в тине и оттуда лишь подает свои письменные протестации на все, что бы ни предлагал его прыткий сотрудник.

Артемий Петрович кипятится, а Андрей Иванович (то есть, Остерман) исподтишка спускает пар, так что министерская машина только пыхтит, но не работает. Доходит до того, что они являются в присутствие в разное время, чтобы не видеть друг друга. Когда же встречи невозможно избежать, и они должны принять какое-то общее решение, то усаживаются за стол друг против друга и передают через секретаря друг другу письменные вопросы, письменно же на них отвечая.

– Это не политика, а камедь! – удивился наивный Родионов-младший.

– Смертельная камедь! – заверил его опытный брат. – В ней тот выигрывает борьбу, кто терпеливее и хладнокровней, а наш патрон – не то и не другое.

На него подали донос бывшие служители Конюшенной канцелярии: шталмейстер и унтер-шталмейстер, уволенные от должности некоторое время назад. Оба немцы, бездельные люди и подлецы, которые еще должны быть довольны, что избежали кнута и Сибири. И они ни за что не осмелились бы высунуться, если бы их не направляла чья-то сильная рука и они не были уверены в своей безнаказанности. Чья это рука и кому более всех досаждает наш милостивец – догадаться немудрено.

– Сам Остерман? – догадался Родионов.

Его брат выпустил ртом дымовую завесу тайны и продолжил:

– Его высокопревосходительство в своей горячести решил нанести ответный удар. Он составил оправдательную записку государыне, в коей разобрал и опроверг все свои вины, выставив плутни жалобщиков, да к тому же направил ее так, чтобы она с удвоенной силой отскочила в того, кто это затеял. К записке прилагается экскузация или дополнение под названием, что-то вроде: «Записка о притворствах и вымыслах, при дворе государей бывающих». В ней читатель, хоть сколько-нибудь знакомый с конъюнктурами нынешнего двора, без труда узнает графа Остермана и все его подлые стратагемы противу честных деятелей.