Валерий Горелов - Вразумление, самосотворение и биография

В тот год, после того как было зачитано поздравление от военного министра с Рождеством Христовым, Гедеон зашел к начальнику академии без стука и доклада. Николай Петрович, расстегнув ремни и пуговицы, сидел на малом диванчике с явным намерением отдохнуть от тяжелых регалий и длинных речей. Впереди рождественские праздники. Вошедшему он обрадовался и дружески пригласил присесть рядом. Гедеон попросил доложить не по форме, на что получил согласие. В руках у него была одна бумажка, и он начал читать:

«Через 20 дней, в ночь на 27 января, японский флот нападет на русскую эскадру в Порт-Артуре;

– 20 декабря падет порт-артурский гарнизон, и будут добиты остатки русской эскадры;

– 6 февраля 1905 года русские отступят в генеральном сражении при Мукдене;

– 14 мая разгромят русских в Цусимском сражении;

– У нас будет убито 34 тысячи человек, ранено 52 тысячи человек, в плен попадет 75 тысяч человек;

– Для нас война закончится позорным Портсмутским миром от 23 августа 1905 года».

***

Ульянка, на тоненьких ножках, в стоптанной обувке и какой-то полукофте из облезлого зайца, с щербатым глиняным горшком в руках, влетела в комнату Гедеона, размахивая косичками. Глаза у девочки горели как березовые угли, когда на них дуешь: вот-вот вспыхнут. Но вдруг как-то совсем тихо она сказала:

– Деда, посмотри, – протянув ему горшок. С большим трудом ему удалось разглядеть, что прямо по центру из земли проклюнулся зеленый росток. История была такова: на рождественские праздники девочка общалась со сверстницами, и ей показали мандарин, вернее, его шкурку, и даже дали понюхать. Пахло сказкой с феями и добрыми волшебниками. Еще ей удалось выпросить косточку, которая не пахла и была слегка подсохшая. Ульянка тогда, по пояс в снегу, бежала домой, боясь застудить зернышко, сжимая его в маленькой, красной от мороза ладошке. Потом, уже у дома, вместе с Перчушкой разгребла снег и, добравшись до земли, набрала в тот горшочек. Потом землю долго грела у печки, удобряла остатками брусничной заварки и еще чем-то. Зернышко было посажено, и чудо свершилось: сквозь треснувшее стекло северное солнышко улыбнулось девочке. Она держала в ручках горшочек и, глядя прямо в глаза Гедеону, спросила:

– Деда, как это называется?

Тот ответил:

– Это называется жизнь, а ты – мама этой жизни.

Девочка как-то сразу заплакала и, прижав горшочек к груди, пошла привыкать к новому чувству ответственности за живое. На тот день она выучила уже все буквы алфавита и скоро попросит Гедеона написать ей большими буквами слово «жизнь». Она хотела выучить его самым первым. Он мог написать это на многих языках, но у каждого человека есть главный язык и главные слова. Он написал ей два слова: «мама» и «жизнь».

Невеста Киприана уже жила в их доме постоянно, звали ее Маня. Она была кучерявая, проворная и работящая. По какой-то древней традиции, свадьбу в том доме, где у жениха не было отца, играли только после того, как невеста забеременеет, и для всех это станет очевидно. Вроде как к весне это и должно было случиться. Маня помогала Гедеону обувать и разувать больную ногу, при этом непрерывно крестясь и смешно закусывая нижнюю пухлую губу. Еще она все время извинялась. Киприан возмужал, весь недлинный световой день он был то в тайге, то на реке, а в сумерках еще что-то и по дому ладил. Иногда садился к печке и, приобняв за плечи Маню и младшую сестру, соревновался с ними в умении строить из букв слова. Мелания вечерами пекла калитки из ячменной муки с толченым картофелем, и шаньги – круглые булки из житного теста, иногда и овсяные блины. А какие бывали кулебяки из ржаного теста с сигами!

Как-то в тихую погоду, днем, когда никого не было дома, Гедеон решил пойти во двор и наколоть дров, прямо большую кучу. Все пошло не по плану, когда он ловко всадил колун в здоровенную березовую чурку, а вытащить уже не смог. Абсолютная физическая бездеятельность явно переформатировала его, Гедеона, параметры. Подмороженная ручка колуна выскользнула, и мужчина мягко присел в снег, а вот встать было затруднительно. Вскоре прибежал Перчушка и стал тыкаться ему в бороду заиндевевшим носом, а тут уже и Ульянка кричит:

– Деду! Вы гуляете?

Уже по теплу, за кружкой горячего киселя, ему стало дискомфортно от мысли, что он ничего, по сути, в своей жизни не умеет, даже того, что со стороны кажется совершенно простым, тем элементарным, что направлено на сохранение жизни.

***

Н.П. Михневич выслушал, потом попросил бумагу и стал сам читать, сначала сверху вниз, а потом взглядом стал вырывать куски текста. В его руках вдруг появилась нескрываемая дрожь. Николай Петрович поднял глаза и даже с каким-то понятным недоверием к собеседнику произнес: