Дмитрий Безуглый - Миля дьявола

– Как вы себя чувствуете, Адек?

– Нормально, – пожал тот плечами.

– С вами хорошо обращаются? – в голосе фон Эбинга слышалась искренняя забота. Это не ускользнуло от слуха арестанта – в его глазах отразилось удивление. Значит, он проявляет адекватность и понимает суть происходящего. Для помешанного, коим слыл Келлер, такая особенность была бы малореальной.

– Не знаю. А как это?

Рихард едва заметно покивал головой.

– Подразумеваете вашего приемного отца? Он с вами жестоко обращался?

– Обычно, – Келлер пожал плечами. Его гориллоподобное лицо, обросшее волосами, не выражало никаких эмоций.

– Скажите, Адек, – сменил направление разговора доктор Эбинг, почувствовав, что эта тема способна заставить собеседника замкнуться в себе, – когда вы находитесь в камере, о чем думаете? Какие мысли приходят вам в голову?

Заключенный задумался. Потом ответил:

– Разные. Всех не припомнить.

– Вы фантазируете?

– Может быть, – при этих словах губы Келлера расплылись в плотоядном оскале.

– Вы прокручиваете в памяти то, что совершали?

– Да. Я вспоминаю. Это все, что у меня осталось.

– Расскажите мне, – попросил фон Эбинг, – о ваших воспоминаниях.

– Вам это интересно? – удивился арестант.

– Иначе не спрашивал бы.

– А вот остальным не интересно, – Келлер вдруг неожиданно захохотал, чуть запрокидывая голову назад. – Они говорят – это отвратительно! Это ужасно!

– Может, им просто не понять вас?

– Вы так думаете? – вопрос прозвучал доверительно и наивно. – Да! Точно! Они же ни черта не понимают!

Фон Крафт-Эбинг отметил про себя, что заключенный наконец-то полностью расслабился, почувствовал себя вполне уютно и комфортно. Возможно, он действительно усмотрел в профессоре человека, способного услышать и понять смысл его извращенных деяний, ежели он в них был. Некая невидимая нить доверия возникла между ними, что, собственно, и было нужно доктору психиатрии.

– Вы вспоминаете Джану Дильс? – спокойно продолжил Рихард, словно речь шла не о жестоко убитой и изнасилованной женщине, а о чем-то обыденном.

На лице Келлера появилась невозмутимая улыбка:

– Очень часто.

– Потому что она была последней? И эти образы более красочны и свежи, нежели предыдущие?

– Не думал об этом.

– Расскажите, почему вы это сделали?

– Просто хотел, – недоуменно ответил Адек Келлер, будто доктор спросил нечто глупое.

– Хотели убить или совокупиться с ней?

– Сначала убить. Потом удовлетвориться.

– Почему в таком порядке, а не в обратном?

На мгновение арестант смутился, будто прозвучавший вопрос ввел его в ступор. Фон Эбинг понял, что насильник теряется с ответом, потому добавил:

– Вам нравятся мертвые больше, чем живые?

– Я не люблю живых! – тут же фыркнул Келлер.

– Почему? Они вас не возбуждают?

– Мертвые покорны .

«Он не терпит сопротивления» – отметил про себя профессор. – «Возможно, видеть объект вожделения безгранично себе подчиненным, без малейшей возможности противиться, есть его патологическая потребность? В чем ее причина? В насилии над ним со стороны приемного отца? Он ему не сопротивлялся? Поэтому предпочитает смиренность? Или нечто иное?».

– Однако у вас было много женщин, Адек, – аккуратно возразил фон Эбинг. – Живых .

Келлер скривился:

– Было. В начале. Но с каждым днем меня все меньше и меньше тянуло к ним.

– Почему?

– Да я и не знаю. Просто сильное желание, как после голода. Даже сильнее.

– При этом вы отдавали себе отчет, что именно вы делаете?

– А что я делал? – скривился Келлер и пожал плечами. – Только то, что хотел.

Это прозвучало так обыденно, будто он произнес «Добрый день». У него совершенно отсутствуют нравственные чувства, подумал профессор. Никаких социальных ограничений, словно убить и совокупиться с трупом такое же обычное дело, как позавтракать утром.

– Когда вы поняли, что вам недостаточно просто раскапывать могилы и совокупляться с мертвыми? В какой момент произошло это осознание?

Келлер похотливо ухмыльнулся:

– На похоронах. Какая-то вдова военного. Еще молодая. Там была ее дочь. У нее огромная грудь.

Цепи зазвенели – заключенный пошевелил руками. Едва заметная мелкая дрожь возбуждения пробежалась по его гориллоподобному телу.

– Ее звали Лена Нолькен, – кивнул фон Эбинг.

– Наверное. Имя мне не интересно.

– Вы возбудились от их вида? – профессор вспомнил прозвище этого насильника и его фетиш – сосать грудь.