Сергей Гордиенко - Капитан Проскурин Последний осколок Империи на красно-зелёном фоне

Я вернулся на «Кубанец», на кормовом флагштоке которого уже развевался наш славный Андреевский флаг. Канонерка всё ещё находилась на ремонте и теперь стояла в самом отдалённом углу порта у ремонтного завода. На сей раз это не вызвало неудобств, ибо целые дни я проводил в отряде.

Наконец, для нас нашли другое помещение, весьма неординарное – трёхэтажную семейную баню Макаревича. На нижнем этаже, где когда-то были раздевалки и общие бани, разместились нижние чины. Этажом выше, в кабинках семейного отделения, фривольно расписанных масляными красками каким-то доморощенным художником, разместилось начальство и хозяйственная часть. Им пришлось созерцать голых женщин с такими пышными, округлыми формами, что казалось художник использовал циркуль. Зато в этих кабинках было одно незаменимое удобство – высокие мраморные ванны, на которые мы положили оструганные доски и получились вполне сносные столы. Но места для ног не было и писать приходилось боком.

В порту для нашей флотилии спешно ремонтировались быстроходные катера и крупные судна. Первый отряд уже готовился идти в Днепр, как в один прескверный вечер по городу с быстротой пантофельной почты разнёсся слух, что союзники уходят. Начальник отряда немедленно отправился к Шварцу, который с горечью подтвердил новость. Нам приказали на всех отремонтированных судах идти в Очаков на поддержку правого фланга греков. Их разбили большевики и теперь греки беспорядочно бежали в Одессу. На рассвете мы вышли в Очаков.

Одесские буржуи запаниковали, запасаясь валютой, иностранными паспортами и разрешениями на выезд через порт, а французские войска бесконечной вереницей, в новенькой форме потянулись к порту. По ночам в отрепьях и кепках снова стали стрелять мишки-япончики и русским офицерам стало небезопасно появляться даже в центре города.

Настал день погрузки на выделенный нам французский пароход «Коказ». Последнюю ночь перед эвакуацией я провёл в отряде и рано утром отправился на «Кубанец» собирать вещи. Палуба, кают-компания и коридоры были заставлены сундуками, ящиками и корзинами с провизией. Ремонт ещё не был закончен и команда ожидала буксир, чтобы выйти на рейд. Сборы мои были недолгими. Переодевшись в штатское, я простился с командой и тронулся в обратный путь с вестовым, поручив ему свой скраб. Бросив равнодушный прощальный взгляд на толстозадых «красавиц» в бане, я отправился на мол, где пыхтел укомплектованный нашей командой портовый буксир с непритязательным названием «Ледокольчик», а на набережной пчелиным ульем уже гудела толпа шумных одесситов, бегущих из родного города. Спотыкаясь о сундуки, чемоданы, корзины и ящики, мы с трудом протиснулись сквозь сплошную массу человеческих тел. Мы неспешно грузились под взорами тысяч направленных на нас отчаянных, злых глаз. Вдруг толпа замолчала, перестала двигаться и, словно набравшись сил, неожиданно кинулась вслед за нами:

– Позвольте и нам! Разрешите! У меня пропуск от французского командования! Умоляю!

Со всех сторон потянулись руки с удостоверениями и разрешениями. Мужчины в котелках запрыгнули на палубу. Власьев приказал немедленно покинуть судно. Пробурчав себе под нос что-то о насилии, эгоизме и бесчеловечности, они спрыгнули обратно на причал.

– Никого не имею права брать на борт! – закричал Власьев в толпу. – Идём грузиться на французский корабль. Доложу о вас генералу Шварцу!

Но толпа продолжала напирать, мешая нашей погрузке. Пришлось выставить оцепление. Мы пошли на рейд к флотилии русских и иностранных кораблей, где своими размерами выделялся огромный «Коказ», наполовину заполненный разнокалиберной публикой. Нас поместили в носовой трюм, приспособленный для перевозки войск, с полом, покрытым досками и двухуровневыми нарами, а «Ледокольчик» тут же отбыл за очередной командой. После дюжины таких рейсов настала очередь гражданских. И мы до глубокой ночи таскали вещи, переносили детей, помогали женщинам и старикам, распределяя их по трюмам. Французы же только выставили на трапе двух мичманов для проверки пропусков.

Ближе к вечеру буксиры вывели «Кубанца» из гавани. На рейде он отдал якорь рядом с изящной яхтой «Лукулл», где находились наши адмиралы и старшие офицеры. Ночью рождественской гирдяндой зажглись огни эскадры. Я долго стоял на палубе и, всматриваясь в город, пытался представить, что там творилось. Электрическая станция не работала и Одесса, освещаемая только звёздами и полумесяцем, погрузилась во мрак. Слышались выстрелы и взрывы.