Сергей Гордиенко - Капитан Проскурин Последний осколок Империи на красно-зелёном фоне

Поздно ночью «Коказ» снялся с якоря и взял курс на Босфор. Через сутки, ранним утром мы подошли к проливу. И тут воспоминания нахлынули на меня океанской волной… Начало апреля. Тихое, ясное утро. Я на мостике «Живучего». За мной четыре пары тральщиков и ветераны броненосцы «Три Святителя» и «Пантелеймон». За кормой, прикрывая от атак грозного «Габена», маячат три других славных старика-черномора: «Евстафий», «Златоуст» и «Ростислав». По носу в туманной дымке вырисовываются высокие вражеские берега, расступаются, открывая пролив. Вдалеке что-то дымит и мы впиваемся в бинокли – турецкий сторожевой миноносец типа «Меллет». Идём на него. Салюк заряжает носовую пушку и насколько позволяют механизмы станка, поднимает к небу дуло и смотрит в трубу оптического прицела, ожидая когда расстояние позволит комендору крикнуть фатальное «огонь». Тогда он спустит курок и пошлёт турку русский гостинец. Вдруг сзади раздаётся залп и, сотрясая воздух, из носовой башни «Пантелеймона» над нами пролетают два тяжёлых снаряда. «Меллет» дымит и, отстреливаясь кормовой пушкой, спешит убраться в Босфор.

Пролив становится всё шире. В бинокль ясно видны очертания берегов первого колена Босфора, дальномер показывает 60 кабельтовых. С надрывным воем в сторону турецкой столицы пролетают наши гидропланы, спущенные с гидрокрейсера «Николай I», а мы поворачиваем параллельно берегу. Следом, описывая широкую циркуляцию, ложатся на новый курс тральщики. Броненосцы подходят к точке поворота и медленно, будто нехотя, поворачивают башни с высоко задранными пушками. На «Святителях» загорается сигнал и из обоих носовых 12-дюймовых орудий ярким пламенем, видимым даже сейчас, солнечным утром, раздаётся залп по босфорским укреплениям.

Босфор… Все три года войны к нему неизменно были направлены наши помыслы. Только в нём мы видели смысл службы во славу Отечества. Освободить православный Константинополь от басурман! И как близки были к осуществлению сей мечты! В Одессе уже готовились транспорты и баржи, формировался десантный корпус, в штабе флота дорабатывались детали операции, уже были пошиты головные уборы в виде шлемов древнерусских воинов, впоследствии украденные со складов большевиками и названные будёновками, а турецкий флот, запертый в проливе, не смел появляться в Чёрном море, ибо Турция агонизировала. Но пришла «светлая, бескровная» февральская революция с миром без аннексий и контрибуций, но зато с Керенским, Черновым, Чхеидзе и вагонами других человеческих отбросов. Император подписал отречение, а из Германии в пломбированном вагоне доставили немецкого шпиона, русоненавистника Ленина-Ульянова-Бланка. Наша радиостанция вместо боевых приказов стала принимать его истерические вопли: «Всем, всем, всем! Гаждане, спасайте геволюцию! Геволюция в опасности.» Мерзость!

Наш «Коказ» вошёл в тёмно-синие воды Босфора и стал на якорь у Кавака. Пассажиров, как стадо баранов, трюм за трюмом, выгружали на баржи и отправляли на берег на дезинфекцию. На третий день из Севастополя пришёл транспорт и стал рядом на якорь. Мы перекрикивались с командой. Оказалось, союзники полностью оставили Крым и там уже большевики.

В Константинополе высадиться не разрешили и мы пошли к Принцевым островам, где для нас оборудовали лагеря. Но я решил при первой же возможности вернуться на тот клочок земли, где ещё сражалась Добровольческая армия.

Прошли Босфор и, не замедляя хода, отклонились влево, огибая Хайдар-Пашу и Кадыкей. Справа промелькнули острова Проти, Антигона и Ханки. Вновь отклонились влево, к берегу и отдали якорь. Тузла. Снова карантин и дезинфекция. На третий день снялись с якоря и прибыли к острову Халки. Трюмная жизнь закончилась. На берегу нам предоставили относительную свободу, разрешив селиться где угодно и даже снимать жильё за свои деньги. Моему отряду был отведён полуразрушенный турецкий дом, но мы с Власьевым сняли комнату у греков.

Незаметно наступили пасхальные праздники. В Халкинской греческой семинарии прослушали Светлую Заутреню и разговелись чем Бог послал. Штаб генерала Шварца объявил, что из Новороссийска прибыл транспорт для желающих вернуться в Россию. Таковых оказалось немного, в основном одинокие офицеры, как я. Простившись с сослуживцами, я отправился в порт и прохладным весенним утром прибыл в Новороссийск. Надо ещё послужить Отечеству!

Я дремал в кресле у двери. Кажется, всё рассчитано правильно: братья предупредят и, тем самым, раскроют подполье, последуют аресты и… Вдруг раздался осторожный стук в номер напротив. Я бросился к глазку. У двери стояла заплаканная женщина.