Клэр Уитфилд - Падшие люди

Часом позже я стояла напротив Лондонской больницы. Погода установилась хоть и серая, но мягкая; в любую минуту мог пойти дождь, но холодно не было. Уайтчепел-роуд пучилась и стонала, как бескрайнее море; головы покачивались, повозки теснили омнибусы и кебы, но все двигались с черепашьей скоростью. Прислонившись к фонарному столбу, я смотрела на входную арку больницы и часы на ее фасаде. Изредка у самого моего уха раздавался крик уличного торговца, да дети иногда пытались залезть мне в карманы, но в целом на меня мало кто обращал внимание.

Прождав, как мне казалось, несколько часов, я уже собралась было отказаться от своей затеи, и тут наконец увидела Томаса. Стройный, он подобно газели выпрыгнул из теней, сбежал с лестницы, неся в одной руке шляпу, другой зажимая под мышкой зонт, и, беззаботный, радостный, пружинящей походкой заскользил по улице. Мужчины вроде него специально находят таких, как я. Какую же вонь отчаяния, должно быть, я испускала.

Томас вышагивал, как заправский денди. Я следовала за ним. Мы миновали Уайтчепел-роуд, Монтагю-стрит, Вентуорт-стрит и вышли на Коммершл-стрит, где Томас нырнул в паб «Принцесса Элис». У меня земля стала уходить из-под ног, когда я увидела это заведение. Оно пользовалось дурной славой, а Томас, которого я знала, был слишком большой сноб, чтобы отираться возле выпивавших там докеров. И еще: человек, отнявший у меня Айлинг, тоже выпивал в «Принцессе Элис» перед тем, как оказался в приемном отделении нашей больницы. Звали его Генри Уайт. Одно его имя повергало меня в состояние жуткой подавленности, которое мне было трудно стряхнуть с себя.

В тот вечер в пабе «Принцесса Элис» произошла жестокая потасовка с участием Генри Уайта. Одному человеку осколком стекла распороли ногу, второго ножкой стула отдубасили по голове, Генри раскроили череп бутылкой. Всех пострадавших доставили в приемное отделение Лондонской больницы, где дежурили мы с Айлинг.

Я насторожилась в ту же секунду, как мой взгляд упал на него. Он исходил исступленной злобой, всегда кипящей в душах опустившихся людей, потерявших всякую надежду. Шумел, изрыгал проклятия, требовал к себе внимания и тут же принимался вновь браниться, как только им начинали заниматься. Его багровое обрюзгшее лицо заливала кровь, затекавшая ему в глаза и в рот. Дежурный администратор уже один раз предупредил Генри, что его вышвырнут из больницы и бросят истекать кровью на тротуаре, если он не прекратит буянить.

Айлинг знала, как найти подход к таким людям, как Генри Уайт. Умела противостоять их сквернословию и настырным рукам. Улыбкой и острым язычком обезоруживала и очаровывала дебоширов, даже самых грубых и диких, добиваясь от них послушания. Я же всегда держалась с пациентами отстраненно и чопорно и своей надменной сдержанностью у таких хулиганов, как этот, только вызывала агрессию. От меня было больше пользы, если я оставалась на вторых ролях, со стороны оценивая ситуацию. Айлинг не возражала. Как медсестра она превосходила меня в профессионализме, мило воркуя с самыми опасными и гнусными типами, от которых я шарахалась. И, вне сомнения, она была отважнее меня. Я всегда боялась, что какой-нибудь из них набросится на меня, особенно когда помещение приемного покоя заливала кровь, пациенты корчились от боли, сквернословя во весь голос, а обезумевшие врачи и их ассистенты кричали друг на друга, отдавая указания. Пациенты бывали непредсказуемы и, подобно раненому зверю, могли даже укусить. Айлинг говорила, что я вижу опасность там, где ее нет. Теперь это вызывает у меня смех, ведь то же самое сказал Томас, и мне хотелось бы поверить им обоим. Но вышло, что права оказалась я.

Нам было велено поскорее обработать раны Генри Уайта и избавиться от него: у дежурного администратора он вызывал опасения. Я попыталась осмотреть его, но он стал размахивать грязными руками, сбил с меня шапочку. Отталкивал ассистента врача, пока ему снова не пригрозили. После чего он сел, бурча себе под нос. Кровь со лба стекала ему в глаза.

– Встань с другой стороны, – шепнула мне Айлинг, увидев, что я его боюсь.

С минуту Уайт сидел спокойно, а потом снова принялся шуметь, вопя, что жена его «сука», что он был в Америках и жалеет, что вернулся в эту дерьмовую страну, где, куда ни плюнь, одни только «сволочи, потаскухи и легавые». Орал, что у него украли деньги, потому он и полез в драку. Но более вероятно, что деньги свои он пропил. На такого мерзавца жалко было тратить бинты и карболку.