Клэр Уитфилд - Падшие люди

Царапины на шее, будто от ногтей отчаянно отбивавшейся женщины. Окровавленные сорочки, что миссис Уиггс стирала в ванне. Поспешное бегство на чердак, неоднократные исчезновения. Потом возвращение домой в окровавленной одежде в ту самую ночь, когда совершено очередное убийство. Я схватилась за грудь.

Успокоившись, я отмела теории заговора как плод изнывающего от скуки и одиночества ума: дала волю воображению, и оно пустилось в разгул. У меня кончилась настойка опия, притупляющего сознание, а без нее я была близка к тому, чтобы зубами срывать со стен обои. В голове образовалось слишком много пустоты, которую теперь заполнял туман. Я возлагала большие надежды на этот брак и должна была все силы приложить к тому, чтобы наш союз хотя бы не распался. Ничего другого не оставалось: мосты, что вели к моему прежнему существованию, были сожжены.

Наша жизнь вошла в прежнее русло, никто и глазом не моргнул. Как будто и не было того инцидента. Однако отношения между нами изменились.

Сообщения об убийствах, что я читала в газетах, и загадка тех двух ночей были как укусы вшей; большую часть времени мне удавалось их не замечать, но порой зуд от них сводил с ума. За завтраком Томас улыбался мне, за ужином интересовался, хорошо ли я провела день, а я, слушая тиканье часов или наблюдая за мухой, севшей на яблоко, вспоминала царапины, кровь, разбитое зеркало, вмятину от подсвечника на стене в спальне, набухшие вены на его груди. Вспоминала то, что он говорил мне в спальне, когда все-таки приходил ночевать домой: что толку от меня, как от бревна; что я веду себя странно; что я старею на глазах; что он мог бы сделать куда лучшую партию; что мне крупно повезло и я должна быть за это очень благодарна. А при дневном свете мы изображали из себя Адама и Еву из Челси.

Мой апрельский шаловливый юнец к июню преобразился в учтивого джентльмена, но с наступлением сентября превратился в стареющего брюзгу. Его все раздражало, по малейшему поводу он вспыхивал, как спичка. Я по возможности избегала его и, если иначе было нельзя, приближалась к нему с опаской: на любой голос в пределах его слышимости он шипел, как змея. Даже миссис Уиггс обходила его стороной.

После убийства Полли Томас все время пребывал в возбужденном, дерганом состоянии. Взял себе в привычку кусать ногти, чего раньше я за ним не замечала. Ходил стиснув зубы, которые по утрам чистил так яростно, что сплевывал в раковину кровь. Ревностнее, чем обычно, ухаживал за бакенбардами и однажды, впервые, спросил меня, симметричны ли они.

– Я так долго смотрел на них, – объяснил он, – что уже и сам не пойму.

Это был не тот Томас, который смеялся над своими ожогами и был уверен, что весь мир лежит у его ног. Нервозность супруга передавалась и мне. Я вышла за него ради безбедного существования, обменяла на его покровительство свою независимость и свободу, чтобы избавиться от вечного страха потерять работу и уберечься от невзгод.

Гнев, что бродил в нем, пожирал воздух в доме. Стены буквально издавали вздох облегчения, когда он уходил на работу или на одну из своих таинственных ночных прогулок. Уж я сама точно. Раньше я думала, что все мужчины – храбрые бесстрашные воины, но теперь, близко узнав одного из них, я поняла, что они так же слабы, как любая женщина. Пожалуй, даже слабее. Томас, например, никак не хотел расстаться с иллюзией, что он сильный благоразумный человек. А тот, кто отказывается признавать свои слабости, сильным быть не может.

Если я спрашивала, что его тревожит, он отделывался отговорками: в больнице не все гладко, хлопоты с пациентами. Или ссылался на трудности в другой своей работе: его пригласили принять участие в одном хорошо финансируемом новаторском исследовании в составе избранной группы выдающихся врачей. Они все были более опытны, чем он; сам проект был очень выгодный, открывал перед ним большие возможности, но заниматься им приходилось по ночам. Я знала, что частная практика Томаса «буксовала», пациентов не было. Но, видимо, он считал, что эта другая работа более достойна его внимания и сил.

Также злили его письма, что он получал от своей сестры, Хелен. Вероятно, она писала их в неподобающе высокомерном тоне, не проявляла к нему должного уважения – и впрямь возомнила себя королевой. У его сестры, жаловался Томас, абсолютно нереальные представления о том, сколько денег нужно человеку, чтобы пристойно жить в Лондоне. Ей невдомек, что успешная частная практика нарабатывается годами. Она его обвиняет, возмущался он, в халатном отношении к труду. По этому поводу Томас негодовал часами.