Клэр Уитфилд - Падшие люди

Из-за того, что я нервничала, тело мое не реагировало должным образом. Мне приходилось воображать, что рядом со мной кто-то другой. Томас не тратил на меня много времени – лишь толкал и пихал в разных направлениях, не обращая внимания, если я жаловалось, что мне это не нравится. Меня тошнило от давления его руки на мой затылок, от его смеха, когда он затыкал мне рот. Он отдавал приказы, как в операционной. Я пила вместе с ним бренди, сдобренный настойкой опия, а вскоре стала это средство принимать и в одиночку, ожидая его прихода. При затуманенном сознании легче убедить себя, что вместо Томаса со мной другой мужчина. Ему нравилось, когда я вскрикивала или морщилась от боли, давая ему повод поднять меня на смех. Он обвинял меня в том, что я ленива, веду себя как чванливая жеманница, что быть со мной все равно что гвозди в доску забивать – удовольствия столько же. Он говорил мне, что, когда и как делать. Давай повзвизгивай, стони… да не так… Что ты как умирающая?! Хотя бы притворись, что тебе хорошо.

Он сжимал мое горло, пока я не начинала задыхаться. Думаю, ему нравилось, что я сопротивляюсь. Не знаю, что ему нравилось. И не пыталась понять. Когда я жаловалась, что мне больно, он пренебрежительно отмахивался и говорил, что он всего лишь играет со мной. Что я чрезмерно чувствительна. Излишне впечатлительна. Истерю, как обычно. Я полагала, что так ведут себя все мужья.

Как-то в одно дождливое воскресенье в середине августа мы посетили благотворительное мероприятие с целью сбора средств для больницы. Погода установилась странная: темно было, как перед грозой, даже утром.

Прежде с Томасом я только раз была на подобном приеме, и этот для меня станет последним. Возможно, он и после бывал на таких мероприятиях. Не знаю: меня он с собой не брал. Понятно почему: собеседница я была никакая. Да и о чем со мной говорить? У меня не было ни родных, ни поместий в Суррее; я не ходила в театры, не имела вступающих в брак друзей, о которых можно было бы посплетничать. Я могла бы рассказать про самый большой зоб, какой мне довелось видеть, про то, как выглядят младенцы с врожденным сифилисом, что медсестры ужасно не любят ассистировать неопытным хирургам, опасаясь, что те могут грохнуться в обморок на своей первой операции по ампутации. Но это все были не самые подходящие темы для светской беседы. Я оказалась на положении отверженной, все пыталась придумать способ, как вписаться в это общество. Томас наблюдал за мной, качая головой. Здесь собрались люди его круга, и он беседовал то с одним, то с другим, в том числе с доктором Ловеттом, который выступил в роли его шафера на нашей свадьбе. С ним я до сих пор не имела удовольствия как следует познакомиться. Когда мой взгляд наткнулся на доктора Ловетта, мне показалось, что его лицо дружелюбнее остальных, и потому я улыбнулась и помахала ему, а он в ответ лишь кивнул и продолжал беседу. Я комплексовала из-за своего высокого роста, чувствовала себя пылающим майским деревом [11] Майское дерево – столб, украшенный цветами, разноцветными флажками и т. п., вокруг которого танцуют на майском празднике в Англии. . Торжественный прием нужно пережить, как плохую погоду или боль в животе, а в тот день мне пришлось терпеть и то, и другое, и третье.

Дом, в котором устроили благотворительный вечер, был вычурный, стоял на краю Голландского парка в Кенсингтоне. Принадлежал он одному из администраторов больницы. Как медсестру меня на такое мероприятие никогда бы не пригласили. Тонкая, как тростинка, хозяйка с серебристыми волосами объяснила, что прежде Кенсингтон был небольшой деревней, но теперь, когда рядом находится железная дорога и омнибусы летают туда-сюда, будто пушечные ядра, он стал районом большого города. Она спросила у меня, откуда я родом. Я замешкалась, чуть не ляпнув, что моя родина – Уайтчепел. Захлопала губами, как рыба. Она посмотрела на Томаса. Тот ответил, что я из Рединга, и повел меня прочь.

– Она вообще говорит по-английски? – услышала я шепот хозяйки дома, обращавшейся к моему мужу.

Томас улыбнулся, выразив восхищение ее умом и проницательностью. Да, подтвердил он, мои родители, торговцы, эмигрировали из Венгрии. Его ответ, казалось, ее удовлетворил. Она сказала, что по моему внешнему виду предположила нечто подобное, только думала, что я гречанка или француженка.

Я и впрямь была здесь чужая. Принадлежала к незримому, несуществующему классу, и его представительницу хозяйка дома во мне даже не распознала, хотя меня, можно сказать, преподнесли ей на тарелочке.