Клэр Уитфилд - Падшие люди

У меня перед глазами замельтешили вспышки: бесформенные пятна и круги – призрачные сгустки крови, оставленной Эммой Смит. Завитки и крапинки появлялись и исчезали. Краем глаза заметив что-то, я резко поворачивалась в ту сторону и ничего не видела, но, стоило на мгновение зажмуриться, перед глазами опять начинали плясать блики. Голова кружилась. Я потрогала сзади шею, она была мокрой. Я перепугалась до смерти, подумав, что каким-то образом поранилась и теперь истекаю кровью. Оказалось, это просто испарина. Хотя в вестибюле жарко не было. Со мной происходило что-то неладное. Сердце бешено колотилось, руки дрожали. Закрыв глаза, я увидела на веках только кровь. Снова отхлестала себя по щекам.

Мулленс посмотрела на меня. На этот раз с тем же выражением, что и сестра Парк, когда она застала меня за наматыванием на расческу волос Айлинг.

– Сестра Чапмэн, вам нездоровится? – подозрительно поинтересовалась Мулленс.

– Просто устала.

В вестибюле стояли ряды скамеек, как в церкви, только здесь они никогда не пустовали. Гомон людских голосов напоминал крики миллионной стаи чаек. Лязг железного ведра Дайкс был похож на визг свиньи, которую тащили на заклание. Я прислонилась к стене и прижала руку к груди, чувствуя, будто ее пытается проломить крохотная ножка.

Ко мне подошла девочка лет четырнадцати, не старше.

– Сестра, пожалуйста, посмотрите моего ребенка? С ним что-то не то. – Она сунула мне под нос новорожденного младенца. – Скажите, что с ним?

Кожа ребенка, все еще покрытая белой слизью, имела синюшный цвет; тельце застыло в изогнутой позе. Безобразно уродливый, он был мертв. Я оттолкнула от себя девочку с ее мертвым младенцем. Железное ведро Дайкс все визжало. Я думала лишь о том, как бы заставить его замолчать.

– Прекрати! Перестань, Дайкс!

Гвалт в вестибюле стих, все лица – море фарфоровых тарелок – обратились ко мне. Даже Дайкс открыла рот от изумления.

Мужчина, сидевший на ближайшей ко мне скамейке – сифилитик с накладным серебряным носом и кустистыми бакенбардами, – поднялся со своего места, снял картуз и предложил:

– Сестра, присядьте, пожалуйста.

Я протолкнулась мимо него, стрелой промчалась через вестибюль и выскочила на улицу.

Я неслась как угорелая. Мимо меня мелькали расплывающиеся, словно разлитое масло, удивленные лица. Остановилась я только тогда, когда добежала до сада за криптой, где укрылась и сидела, пока не выровнялось дыхание.

Нет, я здесь не останусь. В тот момент я ясно осознала, что обязана найти другой путь. Это будет сопряжено с трудностями, но другой путь я должна найти. Иначе, если пойду на поводу своих инстинктов, из трусости вернусь на знакомую стезю. И окажусь в трех шагах от того, с чего начинала. Если буду жить среди таких людей, как Эмма Смит, рано или поздно стану одной из них. Надо выбираться любой ценой.

Я продолжала играть роль покорной жены и каждый день ждала возвращения мужа. В самом буквальном смысле ждала возвращения человека, за которого вышла замуж. Но вместо него домой приходил другой Томас, человек чуждой мне природы, с холодным взглядом, да и то иногда, – наверно, просто чтобы не забыть, что у него есть дом. Томас, обожавший меня, умолявший, чтобы я позволила прикоснуться к себе, изнывавший от страсти ко мне, подобно безумно влюбленному, исчез – возможно, в ту же минуту, как только мы сели на поезд в Брайтоне, где провели медовый месяц. Этот новый человек был мне незнаком.

Со мной он, когда все же бывал дома, почти не разговаривал, именно со мной. Зато охотно общался с миссис Уиггс, а та, словно верный пес, стук его шагов по тротуару чуяла задолго до того, как он подходил к дому. Я отказывалась соперничать с ней за его внимание. Если мы вдруг оказывались с ним в одной комнате, я, делая над собой усилие, пыталась завязать беседу, старалась быть веселой и жизнерадостной, но он всегда был рассеян и часто меня просто игнорировал. Я уяснила, что взмахи черных ресниц и очаровательный юмор Томас приберегал для тех, с кем он был менее хорошо знаком. А я превратилась в очередной предмет домашней обстановки, который стоит без дела до поры до времени, ожидая, когда им воспользуются. И он мною пользовался.

В первые дни супружества кровать прямо-таки манила нас: мы валились на постель и с исступлением утоляли свою ненасытную страсть. От которой теперь остались только разочарование и гнев. Затрудняюсь сказать, что меня смущало – то ли его габариты, то ли шершавая кожа, – но я объясняла это так: у меня мало опыта общения с мужчинами, ничего другого я не знаю. Томас стремился контролировать все происходящее в спальне, причем потребность эта выражалась в столь вероломной форме, что переворачивала все мои представления о доминирующих самцах. Я могу это описать только как необузданное желание, которое невозможно удовлетворить. Если на первых порах мы еще старались доставить наслаждение друг другу, то очень скоро наши постельные отношения свелись к тому, что удовольствие получал он один. Для меня это стало обязанностью – по большому счету, единственной, – которую я должна была свято исполнять. Теперь, если с лестницы, ведущей с чердака, доносились шаги, меня охватывала тревога, потому что моего общества муж искал только с одной целью. В животе каждый раз неприятно екало. Я страшно волновалась перед тем, как лечь с ним в постель.