Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

— Значит, вы не помните, через какую именно?

— В доме всего две двери, — фыркнув, сообщил Бакнер. — Передняя и задняя. Я был позади дома, так что должен был войти через заднюю.

— Ночь была холодной? — спросил Мэтью, вновь макая перо в чернила.

— Я же сказал, дело было в феврале.

— Да, сэр, но я хочу выяснить, ощущали вы холод или нет?

— А разве могло быть иначе — февральской-то ночью!

— То есть вы не уверены, что ощущали холод? Вы этого не помните?

— Это меня здесь судят, что ли? — Старик повернулся к Вудворду за поддержкой. — Чего он ко мне прицепился?

— В твоих расспросах есть резон, Мэтью?

— Да, сэр. Вы готовы немного потерпеть?

— Ладно, — кивнул Вудворд. — Только не забывай, что мистер Бакнер — свидетель, а не обвиняемый.

— Мистер Бакнер, когда вы встали с постели, чтобы выйти в сад холодной февральской ночью, у вас нашлось время облачиться соответственным образом?

— Каким-каким образом? Что это вообще значит?

— Это значит надеть сюртук, — пояснил Мэтью. — Или плащ. А также шляпу. Перчатки. Уж башмаки-то вы не могли не надеть.

Бакнер сердито нахмурился.

— Ну… ясное дело, я надел башмаки!

— И плащ?

— Да, и плащ тоже, а как же! Ты что, меня за дурака держишь?

— Отнюдь, сэр. Но не похоже, что эти подробности отложились у вас в памяти. Теперь такой вопрос: когда вы услышали крик петуха, лежа в постели, на вас все еще были башмаки и плащ?

— Что?

— Согласно вашим показаниям, вы лежали и тряслись в своей постели, весь в поту. По возвращении из сада вы успели снять одежду и обувь, прежде чем лечь в постель?

— Да, — не очень уверенно молвил Бакнер. — А как же иначе?

— Но вы этого не помните, так?

— Я ж был напуган чуть не до смерти!

— А где была ваша трость? — спросил Мэтью. — Вы взяли ее с собой, выходя в сад?

— Само собой. Без нее я вообще не ходок.

— А куда вы дели трость, вернувшись в дом?

— Я… ее… — Он провел рукой по своему рту. — Я ее поставил… в угол рядом с кроватью… должно быть. Она всегда там стоит.

— Значит, там она и находилась, когда настало утро?

— Да, в том самом углу.

— А куда вы дели плащ и башмаки?

— Я… снял плащ вместе с башмаками, оставил его на полу рядом кроватью…

— И там же вы обнаружили их поутру?

— Нет, постойте, — сказал Бакнер, морща лоб. — Плащ я повесил на крюк в передней. Утром я нашел его там.

— В передней? Однако вы вошли через заднюю дверь, не так ли? Внутри дома горела хоть одна лампа?

— Было темно. Никакого света я не помню.

— Значит, вы — насмотревшись демонических мерзостей и будучи до смерти напуганным, по вашим же словам, — прошли в темноте через весь дом и аккуратно повесили плащ на обычный крюк? — Мэтью поднял палец, помешав Бакнеру ответить. — А, понимаю! Вы поступили так, чтобы ваша жена не догадалась о ваших ночных блужданиях по саду, верно?

— Да, похоже на то. — Он энергично кивнул. — Так я и сделал, должно быть.

— Сэр, но если вы так и сделали, почему вы минуту назад были уверены, что сбросили плащ и башмаки перед кроватью? Почему вы не смогли толком запомнить, где оставили свой плащ?

— Я был заколдован! Вроде того. Я же говорил, что после той ночи у меня с головой нелады.

— Мистер Бакнер… — Мэтью всмотрелся ему в глаза. — Вы только что рассказали нам историю с массой потрясающих подробностей, которые вам удалось разглядеть в ночной тьме. Почему же тогда ваша память не сохранила в подробностях то, что происходило до и после сцены в саду?

Лицо Бакнера исказилось от гнева.

— Вы считаете меня лжецом?

— Мистер Бакнер, — заговорил Вудворд, — никто здесь этого не утверждает.

— А утверждать и не нужно! Я и так это понял по вашим въедливым расспросам — о плащах, башмаках, моей трости и все такое. Я честный человек, хоть кого спросите!

— Прошу вас, сэр, не надо лишних эмоций.

— Я не лжец! — почти прокричал Бакнер и, с трудом поднявшись, указал на Рейчел Ховарт. — Вот эту ведьму я видел с теми тремя исчадиями ада! Это была она, никакой ошибки! Она суть само зло вплоть до ее черного сердца, а если вы считаете меня лжецом, значит она и вас уже заколдовала!

— Сэр, прошу вас, — сказал Вудворд негромко, стараясь успокоить старика, — не могли бы вы присесть и…

— Не буду я садиться! Я никому, даже судье, не позволю называть меня лжецом! Видит Бог, я говорю чистую правду, и только суд Господень надо мною властен!

— В Царствии Небесном это так, — сказал Вудворд, слегка задетый последней фразой. — Однако здесь, на земле, правосудием ведают смертные.