Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Мэтью пожал плечами. Затем, ощутив давление в мочевом пузыре, задрал подол своей хламиды и помочился на ближайшую стену.

— Я вижу, ты привык вести себя как животное. Теперь придется отвыкать от некоторых вещей. Облегчаться надлежит в горшок — и в уединении, как положено джентльмену, — иначе ты получишь два удара розгами от нашего мастера наказаний. Сквернословие также карается двумя ударами. — Голос директора зазвучал весомо, а глаза за стеклами очков посуровели. — Поскольку ты здесь новичок, я оставлю это первое проявление дурных привычек без последствий, но за собой ты все уберешь, разумеется. Если же ты проделаешь нечто подобное еще раз, я лично прослежу, чтобы тебя выпороли должным образом, а наш мастер наказаний — можешь мне поверить, сынок, — очень хорошо знает свое дело. Ты меня понял?

Мэтью собрался было вновь пожать плечами, отвергая претензии старика, но ощутил на себе его грозный взгляд и смекнул, что ему это может больно аукнуться. Посему он ответил кивком, а потом отвернулся от директора и вновь сосредоточил внимание на окне. Он провел по стеклу пальцами, нащупав незримые неровности.

— Сколько тебе лет? — спросил Стаунтон. — Семь? Восемь?

— Между тем и тем, — сказал Мэтью.

— Ты умеешь читать и писать?

— Малость кумекаю в числах. Десять пальцев на руках и десять на ногах. Вместе выходит двадцать. Вдвое против того будет сорок. А ежели еще удвоить, это будет…

Тут он задумался. В свое время отец учил его основам счета, а пройти весь алфавит им помешал злополучный удар копытом по черепу.

— …Будет сорок и сорок, — закончил он. — И еще я знаю буквы: эй-би-си-ди-и-эф-джи-эйч-ай-джей-эн-эл-оу-пи-кей…

— Не так уж и плохо для начала. Твои родители дали тебе имя, надо полагать?

Мэтью не спешил с ответом. Ему казалось, что, сообщив свое имя директору, он даст ему некую власть над собой, а к такому обороту Мэтью готов не был.

— А это окно, — спросил он, — дождик пропускает или как?

— Не пропускает. В ветреные дни оно впускает сюда солнце, но задерживает ветер. Так что у меня достаточно света для чтения, но можно не опасаться, что мои бумаги сдует со стола.

— Раздери меня чертяка! — восхитился Мэтью. — Каких только штукенций люди не измыслят!

— Следи за языком, дружок, — предупредил Стаунтон, но не без нотки веселья в голосе. — Еще одно чертыханье, и ты близко познакомишься с розгами. Постарайся усвоить и запомнить следующее: лично я хочу быть твоим другом, но только от тебя зависит, станем мы дружить или конфликтовать — то есть враждовать. В этом приюте шестьдесят восемь мальчиков в возрасте от семи до семнадцати лет. У меня нет времени и сил нянчиться с вами всеми, но я строго слежу за тем, чтобы сквернословие и прочие дурные поступки не оставались безнаказанными. Чего не излечат розги, то долечит окунание в бочку. — Он сделал паузу, дабы сказанное успело достигнуть самых глубин сознания Мэтью. — Тебе будут давать уроки, чтобы ты получал знания, и посильную работу, чтобы не бездельничал. Ты должен освоить навыки чтения и письма, а также основные арифметические действия. По воскресеньям будешь ходить в церковь и читать Священное Писание. И ты будешь вести себя, как подобает юному джентльмену. При всем при том… — добавил Стаунтон, смягчая тон, — здесь не тюрьма, а я не надзиратель. Главная цель этого заведения — подготовить тебя к выходу отсюда.

— Когда? — спросил Мэтью.

— В свое время, и не ранее того. — Стаунтон макнул перо в чернильницу и занес его над гроссбухом. — А теперь я хотел бы узнать твое имя.

Внимание Мэтью сразу же переключилось на окно.

— Хотел бы я взглянуть, как они его делают, — сказал он. — Но это жуть как сложно, да ведь?

— Не так уж и сложно. — Стаунтон несколько секунд смотрел на мальчика, прежде чем продолжить. — Давай заключим с тобой сделку, сынок. Стекольная мастерская находится неподалеку. Ты сейчас назовешь свое имя и немного расскажешь о себе, и тогда — если тебя это действительно интересует — я попрошу стекольщика прийти сюда и рассказать нам о своем ремесле. Как тебе такой обмен? Удовлетворяет?

Мэтью задумался, понимая, что этот человек предложил нечто для него важное, как важен огонь для свечи: знания.

— Вдов-ли-творяет, — кивнув, повторил он последнее слово. — Меня зовут Мэтью Корбетт. С двумя «тэ».

Директор Стаунтон вписал его имя в гроссбух мелким аккуратным почерком, и с той самой минуты жизнь Мэтью Корбетта сошла с кривой дорожки, по которой она катилась дотоле.