К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

— «Стенание грешницы», — наконец проговорил он, — сочинение ее величества королевы Екатерины Парр.

Я аж рот разинул от изумления.

— Да, мастер Шардлейк, — продолжал Уильям, — это я сделал так, что рукопись забрали у еретика Грининга, как только Кёрди донес мне, что тот вероломный стражник принес ее в их кружок.

Я на мгновение закрыл глаза, а потом, понимая, что терять уже все равно нечего, сказал:

— Вы похитили ее, несомненно, чтобы использовать в своих целях в борьбе за власть. Вы выжидали, подобно Ричу, какой подует ветер, падет ли королева и удастся ли миссия Бертано, держа «Стенание грешницы» про запас, да? Берегитесь, мастер секретарь, как бы король не узнал, что вы утаивали от него рукопись!

Я говорил опрометчиво, не думая об опасности.

— Вы забываетесь! Следите за речью, когда разговариваете со мной, мастер законник! — рявкнул Пейджет. — Помните, кто перед вами и где вы находитесь.

Я уставился на него, тяжело дыша. Он наклонил голову.

— Вы правы: Генрих любезно принял посланника из Рима, но, похоже, заключение мира с его святейшеством, как папа римский себя величает, требует отказа от главенства над Церковью в Англии, которое дано королю Богом. Разумеется, сие неприемлемо. Бертано пока еще здесь, но, я думаю, ему пора возвращаться к своему хозяину. Откуда вы узнали о его приезде? — резко спросил сэр Уильям.

— Анабаптистов подслушали, — спокойно ответил я. — Вы негодяй, заставили убить столько простых людей ради удовлетворения собственных амбиций!

— Полагаете, причиной всему мои амбиции, да? — прошипел Пейджет.

— Да.

И тут, к моему удивлению, королевский секретарь мрачно рассмеялся и встал.

— Думаю, настала пора вам увидеть то, о чем вы никогда не догадывались, мастер умник. Даже Стайс ничего об этом не знает. — Он поднял канделябр со свечами и прошел к двери. — Следуйте за мной, — велел он, властным мановением руки распахнув дверь.

Я медленно встал.

— Пойдем с нами, — сказал Пейджет стражнику.

Тот занял позицию рядом со мной, а Уильям открыл дверь напротив. Я оказался в темной галерее, полной прекрасных ароматов, как и галерея королевы, — только эта была шире и вдвое длиннее. Когда мы шли по тростниковой циновке, наши шаги не производили шума, а канделябр со свечами, который нес в руке Пейджет, выхватывал на стенах гобелены и картины, еще более великолепные, чем я видел раньше, мраморные колонны и постаменты с гигантскими вазами, прекрасными моделями кораблей и инкрустированные драгоценными камнями ларцы, внутри которых бог знает что хранилось. Я понял, что это, должно быть, личная галерея Генриха, и задумался, почему все ее содержимое не перевезли в Хэмптон-Корт. Мы прошли мимо огромного боевого знамени с королевскими лилиями — несомненно, это был французский штандарт, захваченный при взятии английскими войсками Булони. На нем виднелись темные пятна. Кровь, понял я, и снова вспомнил, как взлетела в воздух отрубленная рука Барака. Я подскочил, когда какое-то маленькое существо пробежало вдоль стены. Крыса. Пейджет нахмурился и пролаял охраннику:

— Разберитесь с этим! Вызвать одного крысолова обратно из Хэмптон-Корта!

Наконец мы дошли до конца галереи, где у большой двойной двери стояли два стражника. Взглянув в окно рядом, я понял, что мы находимся сейчас прямо над стеной дворца, за которой увидел широкую дорогу к Уайтхоллу — Уайтхолл-роуд. Мимо проходила компания молодых джентльменов, и факельщики освещали им путь.

— Мастер секретарь. — Очередной стражник поклонился моему спутнику и открыл перед ним дверь.

Зажмурившись после сумрака коридора, я вошел вслед за Пейджетом в просторную, прекрасно обставленную комнату, ярко освещенную множеством желтоватых сальных свечей в серебряных канделябрах. Стены здесь были покрыты полками с редкими и древними книгами, а между ними висели роскошные картины, в основном с изображением сцен из античной истории. Окно выходило прямо на улицу. Я понял, что мы, должно быть, находимся внутри Гольбейновых ворот. У окна стоял широкий, заваленный бумагами письменный стол, а на нем я увидел блюдо со сластями и золотую флягу с вином. На бумагах, поблескивая стеклами в свете свечей, лежали очки.

У стола стоял королевский шут Уилл Соммерс, и на плече его пестрого камзола сидела обезьянка. А рядом с ним, в огромнейшем кресле, глядя на меня голубыми глазами так же сурово и свирепо, как и на портрете, хотя они и превратились теперь в крохотные щелочки на бледном, заплывшем жиром лице, сидел сам король, его величество Генрих VIII.