Тимур Максютов - Атака мертвецов

Дама низкая и широкая; на усталом лице плывёт тушь. Душно. Она целует Серу в щёку, жеманно хихикает.

– А я не один. Вот товарища привёл.

– И верно поступили. Заведение солидное, все барышни с билетами. Дважды в неделю всенепременный осмотр у полицейского доктора, а как же.

Дама приближается. Смотрит на меня в упор: я вижу плохо запудренные усики над ярко раскрашенным ртом. Мне плохо.

– Ой, какой милый юноша! Цветок.

– Вот и будем цветочек срывать, – хохочет Сера и шепчет что-то мадам на ухо.

– Где тут у вас уборная? – спрашиваю я.

– Тю, не вовремя, – говорит Купец, – давай, давай. Вверх по лестнице. Нумер три. Там тебя ждёт настоящая сказка.

– Несомненно, – подхватывает мадам, – Диана – наша гордость. Бывшая балерина Императорского театра. Умела и деликатна; то, что и надо, чтобы превратить юношу в мужчину.

В комнате полумрак; опять пыльные шторы, скрипучий дощатый пол. Ободранный жестяной таз, полуслепое зеркало – и доминантой широченная кровать с никелированными шариками.

– Неужели вправду изволили танцевать в балете?

– А як же! И спивала, и плясала.

У Дианы – невыносимый южнорусский говор. И зовут её наверняка какой-нибудь Глафирой или Аксиньей.

– Який красавчик! Ну, хосподин химназёр, раздевайтеся…

От неё пахнет потом. Жёсткие чёрные волосы, запудренные морщины, расплывающиеся под сорочкой груди с огромными, с черносливину, сосками. Какие-то ленточки, рюшечки, кружевные накидки на многочисленных подушках.

Мне плохо.

Она умело развязывает шнурок на подштанниках, решительно сдирает их, припадает к моему паху.

Я словно разделяюсь надвое. Одна моя часть разбухает кровью, опрокидывает её на кровать и наваливается; хватает стонущие потные складки, хрипит, пускает слюни и раскачивает задницей, вбиваясь всё глубже в мокрое, горячее, податливое.

Будто пытаясь кого-то убить.

Другой я смотрю на эту вакханалию со стороны, на потную свою спину, на безостановочные поршни ягодиц. За пыльными шторами в немытом окне появляется на миг силуэт: золотые волосы, серые глаза. Брезгливая усмешка.

– Хватит! – шепчу я-второй себе-первому.

Но первый не слышит.

Ещё. Ещё. Загнать, вбить, уничтожить.

– Ох, хорячий, что твой жеребчик. Дай передохну.

Диана сталкивает меня. Просит:

– Водички принеси, будь ласка. Упарилась я.

Пьёт: рука её дрожит, мелкие зубки стучат о край стакана. Капли проливаются, текут по грудям, по складкам живота, исчезают в жёсткой поросли, сквозь которую просвечивает розовое, влажное, влекущее.

Я вырываю стакан, роняю на пол – он разбивается.

Наваливаюсь; женщина пищит и привычно разбрасывает ляжки.

Ещё. Ещё.

Воняет, как в раздевалке гимнастического зала. Она хрюкает и стонет.

Ещё…

Меня разрывает, корчит, взрывает изнутри; мозг испуганно бежит из черепной коробки.

– Ох, и силён, красавчик. Давно такого у меня не было.

Она нащупывает на тумбочке портсигар, вытаскивает тонкую пахитоску. Ждёт, глядя на меня.

Спохватываюсь: хватаю коробок, трясущимися пальцами ломаю спичку, вторую. Третья загорается: женщина прикуривает, затягивается, закатывает глаза. Выпускает дым через ноздри.

Я едва успеваю отвернуться и блюю на пол.

– Ой, что такое? Вам плохо?

Я вытираю рот тыльной стороной ладони. Смотрю в пыльное окно: там пусто, темно, никаких силуэтов.

– Нет. Мне – хорошо.

Январь 1905 г., Маньчжурия

Русская армия в Маньчжурии разбухла неимоверно; расплодились без числа штабы, тыловые управления и складские хозяйства. В ресторанах Харбина, на безопасном удалении от боёв, молодые люди в модных костюмах, сияя маслеными глазами, угощали войсковых интендантов икоркой, шустовским коньяком, привезёнными из столицы певичками и толстыми пачками ассигнаций.

Фронт же замер в ожидании плохих новостей: армия барона Ноги, доблестно завершившая осаду Порт-Артура, перебрасывалась на север, к мукденским позициям. На станциях Квантуна скопились тысячи тонн боеприпасов, артиллерии, продовольствия; в огромных палаточных лагерях японские солдаты ожидали отправки на север по железной дороге.

Куропаткин утонул под валом противоречивых бумаг из Санкт-Петербурга: каждый царедворец считал своим долгом указать, как надлежит действовать войскам; многие, ссылаясь на мнение самодержца, пеняли генералу за пассивность.

В таких обстоятельствах инициатива генерал-адъютанта Мищенко стала спасением: опытный кавалерийский военачальник предложил дерзкий рейд с целью разрушения мостов и путей, создания паники и растерянности в японских тылах; срыва или хотя бы задержки переброски вражеских войск из-под покорившегося Порт-Артура.