Елена Арсеньева - Загадка воскресшей царевны

– Можно и в сердце, – кивнул тот, – а голова – штука прочная, ее так легко не пробьешь. Но есть такие места, ты не волнуйся! Например, можно ударить в глаз – в этом месте кость очень тонкая и без труда разрушается. Или попасть в слуховой проход. Правда, бить надо очень сильно, точно и строго перпендикулярно к черепу. Смертельное место – та точка, где череп сзади соединяется с шеей. Там есть небольшая впадина… При таком ударе повреждается продолговатый мозг, и смерть наступает моментально от остановки дыхания и сердца. Однако попасть в эту впадину трудно. Вот тут еще неплохое место, чуть ниже кадыка, во впадину, – он показал на себе пальцем. – Колющий удар повреждает блуждающий нерв и вызывает моментальную остановку сердца.

– Вот и хорошо, – радостно кивнул Фадеев. – Сначала, значит, один бежит, потом второй.

– Жребий бросим, кто первый? – спросил Анатолий, ощущая такую всепоглощающую жажду смерти, что даже улыбнулся от счастья: ведь надежде этой суждено было сбыться очень скоро.

– Какой жребий, ты что? – изумился Фадеев. – Нет, ты меня приколешь – вот в ту самую впадину под кадыком, – а потом себя. Ты знаешь, куда бить, ты не промажешь. У меня левая рука ранена, а я левша, правой удар никакой. Что-то не так сделаю и буду тут медленно подыхать…

– Разумно, – кивнул Анатолий, хотя и был несколько раздосадован, что приход желанной смерти откладывается – пусть и ненадолго. – Тогда прости, Фадеев, храни тебя Бог. Согрешим, конечно, страшно… ну да ладно, Бог простит, он же понимает небось.

– Вот уж во что я давно не верю, – хмыкнул Фадеев. – Но это уже не важно. Спасибо, брат!

Они обнялись на прощанье, Фадеев протянул Анатолию гвоздь, но тот не успел его принять – в это мгновение чей-то задыхающийся шепот долетел до них со стороны окошка:

– Эй, офицерья! Погодите кончать с собой! Сейчас вас выведу и отпущу. Христом Богом клянусь! Всю ночь рвало наизнанку, как поглядел, что наши с вашими делают! Не надо мне такой революции, провались она пропадом! Уходите на север, отсидитесь в горах, а где-то поблизости, сказывают, не то беляки, не то немцы разведку выслали. Так что, глядишь, и выживете.

Заключенные не успели понять, верить этим словам или нет, – уже заскрежетал засов, дверь приотворилась.

Малорослый мужичок в солдатских обносках стоял напротив, выставив ружье с примкнутым штыком.

– Обманул, гад?! – простонал Фадеев.

– Это как же? – обиделся мужичок. – Как же это – омманул?! Грех… А, ты про ружжо… ну так поди знай, что вам в бошки ваши белопогонные взбредет. Нападете ишшо. А я ж лучше поостерегусь. Вы меня не троньте – и я вас не трону. Ладно, офицерья, бывайте здровы, пошел я, а вы своих сами выпущайте. Как выйдете, прям за этот дом подавайтесь и ползите канавою. Там дальше виноградник пойдет, за него заховайтесь, а оттуда – в горы, в лес! Поняли? Да помяните когда-нито за здравие Гришку Мельникова! Это меня, значит.

– Спасибо, тезка, – с трудом выговорил Григорий Фадеев, но их освободителя и след простыл.

– Аки ангел явился, аки ангел исчез, – пробормотал Фадеев.

– Вот, – хмыкнул Анатолий. – А ты говорил, Бога нет!

– Есть, – кивнул Фадеев, перекрестился и взялся за засов соседней двери.

Они в самом деле беспрепятственно ушли тогда из Ялты, а в лесу наткнулись на отряд врангелевцев. Фадеева и Анатолия отправили в лазарет: одного лечиться, другого лечить. Фадеев вскоре вернулся в строй, Анатолий остался работать в лазарете, с ним и его пациентами и эвакуировался из Севастополя на французских кораблях… повезло!

Сейчас, снова встретившись, они не обменивались воспоминаниями: все эти картины мгновенно промелькнули в памяти, и каждый знал, о чем думает другой.

– А знаешь, – сказал Фадеев, – я ведь тот гвоздь так и ношу с собой. Как бы талисманом он мне стал. Клянусь – думаю, он меня от смерти спасает!

– Ах ты, башка белопогонная, – ухмыльнулся Анатолий. – То в Бога не верил, а теперь в талисман веришь?

– Такая жизнь, – мигом посерьезнев, ответил Фадеев. – Такая жизнь, что надо во что-то верить.

– Ты в эмиграции? В Берлине? – спросил жадно Анатолий.

– Нет, я больше в Бухаресте, – проговорил Фадеев, открывая свой чемоданчик и разворачивая льняную тряпицу, в которой лежал хлеб с кругом колбасы – деревенский хлеб, толстый и мягкий, колбаса – никакой не эрзац, а настоящая домашняя, чего Анатолий и увидеть-то уже не чаял.

Фадеев вытащил нож и отрезал по куску того и другого, остальное завернул и убрал: