Антон Чиж - Бой бабочек

– О божественная, это так ужасно! – всхлипнул он и опять высморкался.

– На кого вы похожи? Какой мерзкий вид! Вы жалки, Мигель!

– О да… я жалок… Жизнь моя кончена, – Вронский сделал неудачное движение и покончил с жизнью фарфоровой вазы, упавшей на пол. Отеро еле успела отскочить от брызг и цветов.

– Ублюдок! Кусок дерьма! Мерзкая грязь!

Вронский обреченно кивнул.

– Заслужил, заслужил, божественная, ваш гнев… – проговорил он. – Со всем соглашаюсь… Прошу об одной милости: не гнать вашего покорного раба… Милости прошу и пощады…

Переступив через остатки вазы, он упал перед ней на колени и склонил голову.

Отеро отвела душу: поколотила его по плечам и спине кулачками и даже пнула в живот туфелькой. Мучения Вронский сносил с покорностью. Пожалуй, всади она нож, и смерть примет молча.

Гнев иссяк. Зверь насытился. Отеро готова была к милосердию.

– Никчемный человек, – сказала она, поднимая его голову за подбородок. – Что вы натворили?

В глазах Вронского стояли слезы.

– Я не виновен, о божественная… Меня оклеветали… Меня преследует этот жуткий человек из полиции, этот Ванзаров… Спасите меня, несравненная…

Услышав знакомую фамилию, Отеро проявила интерес. Оказывается, Азардов не только охраняет ее покой и разыскивает пропавшую итальянку, но и охотится на режиссера. Дичь, недостойная усилий.

– Признавайтесь, что натворили, – приказала она, прикидывая, хватит ли ее власти над Азардовым, чтобы спасти это глупое создание. И в замученном виде Вронский был изумительно хорош. Так и хотелось сжать его в объятиях.

Вронский поведал печальную историю: его подозревают в смерти двух невинных барышень, а он здесь ни при чем. Отеро, конечно знала, что Мигель не может упустить ни одну хорошенькую мордашку, но чтобы убивать… Нет, Азардов ошибся. Это она ему докажет. Пусть оставит Вронского в покое. Тем более что декорации он выдумал прелестные. Отеро сочла, что он достоин помилования.

– Оставайтесь здесь, глупое создание, – повелительно сказала она, подставляя руку. – До вечера не смейте высунуть носа. После бенефиса, так и быть, спасу вашу никчемную жизнь…

Вронский страстной пиявкой припал к ее руке. И целовал, пока Отеро не выдернула ручку.

Божественная надела шляпу и покинула гримерную. Как раз такой маленькой победы ей недоставало, чтобы дотерпеть до вечера.

Оставшись один, Вронский запер дверь. Перед зеркалом поправил галстук, гребнем певицы уложил волосы и промокнул лигнином мокрое лицо и глаза. Он быстро приходил в себя. Вскоре приободрился настолько, что заскучал. Сидеть взаперти столько часов было тяжким наказанием. И он не вытерпел. Для начала тихонько открыл замок и выглянул. В артистическом коридоре было пусто. Возник соблазн сбегать в ресторан, но на такое он не мог решиться.

Послышались торопливые шаги. Вронский спрятался и выглянул, когда шаги миновали дверь. По коридору быстро шел Платон, а за ним торопилась барышня. Судя по всему, новенькая и незнакомая. Любопытство было сильнее страха. Притворив дверь, Вронский отправился следом. Ему было интересно, к кому отправилась кандидатка.

Платон постучал и спросил разрешения. Ему позволили. Пропустив барышню, он отправился по своим делам. Вронский наблюдал из укрытия за происходящим. Ему было хорошо известно, что сейчас случится за закрытой дверью. Как и хозяину кабинета, антрепренеру Гляссу.

– Николай Петрович, гаденыш лакированный, – проговорил он. – Вот ведь каков… Говорил, а мне не поверили… Ну ничего, теперь ты у меня вот где… – и Вронский сжал кулачок.

Послышалось пение. Голос кандидатки оказался так пискляв, что слушать его можно было только через дверь. Пение быстро прекратили. Что сейчас будет, Вронский догадывался. В кабинете задвигали стулья, после чего оттуда донеслась невнятная речь мужчины.

Вронский хотел было бежать на поиски Ванзарова. Но решил немного подождать, проследить, чем все кончится… И, быть может, спасти юную барышню от неминуемой смерти. Чем заслужить прощение.

Час настал.

Те, кому не хватило билетов, штурмовали вход. Капельдинеры еле сдерживали напор. Зал был полон. Публика собралась самая блестящая, почти целиком мужская. В задних рядах партера сидел Диамант. За ним наблюдал с балкона Нитяев. Ближе к сцене заняли места Грохольский и Тишинский. Непримиримые враги пребывали в приподнятом настроении, обменивались шутками и любезностями.

Через два ряда перед ними сидел Левицкий вместе с Турчановичем. Пристав не рискнул взять жену на «праздник разврата», как она выразилась, однако выпросил для себя и помощника два билета из личного фонда Александрова.