Антон Чиж - Смерть мужьям!

Господа!

Нашим радостям, не имеющим в себе ничего пошлого, нашим близким общениям с природой, нашей общей жизнью с дорогой мы основали новое и могущественное единение – франкмасонство открытого воздуха! Благодаря велосипеду, способствующему нашему сближению, когда только мы этого пожелаем, мы научились знать, уважать и любить друг друга, так как велосипед часто служит к устранению предрассудков и грустных недоразумений в наших личных отношениях! Велосипед дал новую формулу братского общения. Вот почему, несмотря на то, что искусство убивать друг друга и пользуется велосипедом наравне с голубем и собакой – символами любви и верности, я пью за единение народов при помощи велосипеда – символа человеческой свободы!

Тост, произнесенный доктором Филиппом Тисье на митинге велосипедистов в Бордо, 1895 г.

Нет более терпеливого и неблагодарного жителя во всей Европе, чем обыватель петербургский. Характер его решительно испортила погода. Принужденный сносить морозы, дожди, ветры, наводнения и прочие ненастья, он так приучается отчаянно бранить непогоду во всех ее чудесах, что когда, наконец, выглядывает весеннее солнышко, измученный столичный житель не способен расправить крылья души свой и воспарить над серыми буднями. Непременно примется ворчать, что ветер силен, или что облаков многовато, а значит, надо тащить на себе зонт, или придумает еще какие-нибудь глупейшие отговорки, чтобы только не радоваться наступившему погодью. Однако и он, напялив теплую шляпу, чего доброго закутавшись шарфом, а может и, нацепив калоши, выбежит на Невский проспект, чтобы жмурясь, как кот после спячки, прогуляться по его мостовым, наблюдая и разглядывая толпу соплеменников.

И есть на что посмотреть!

Петербургские дамы полагают святым долгом отметить долгожданный погожий денек размоднейшим нарядом под изящной шляпкой с недовольным мужем под ручку, которого выволакивают, как медведя из берлоги. В солнечный день Невский расцветает особым восторгом. Сколько проносится взглядов, оценивающих и понимающих, завидных и восхищенных, заигрывающих и намекающих, так что кажется: океан радости, любви и кокетства изливается из сердец теплой патокой с легким запашком страсти... Так ведь нет! И в этом пире жизни и буйстве моды наш мрачный критик найдет, чем быть недовольным. Что тут поделать: погоду, как и жену, не выбирают. Уж такой он, как есть: мрачный обличитель природы столичной мерки.

В июньский полдень 1895-го года причины для недовольства атмосферой выискивать не пришлось бы и завзятому оптимисту. Причина знойно обложила улицы и закоулки столицы: с безоблачного неба солнце палило с такой наглой нещадностью, что случившуюся жару иначе как «сенегальской» и назвать-то нельзя. А ведь известно, что пекло в Сенегале страшенное. Их местное население приучено коротать деньки под пальмами, а наш столичный обыватель, стараниями Петра Великого, пальм лишен напрочь, разве видит их в кадках по ресторанам, да баням, да гостиницам. Так что прятаться ему остается по дачам да квартирам.

В этот час Невский проспект, пыльный и плохо метенный, по обычному старанию дворников, пустел, как картина нерадивого живописца, которому лень пририсовать фигурку-другую. Редко-редко проходила дама в светлом платье, по моде сезона, закрыв лицо белой вуалью, проезжал несчастный извозчик, пропаренный как самоварный сапог, или пробегали по мелким делишкам служащие контор. Пустынен и раскален Невский в этот час. Да и кому охота, в самом деле, торчать в печке.

Городовой Ендрыкин, заступив на пост на углу Караванной улицы в восемь утра, к нынешнему часу умаялся так, что не мог и ногой пошевелить, хотя ему полагалось для наблюдения порядка делать обход на прилагаемой территории. Белая полотняная рубаха, пропитавшись жижей, липла к телу мерзкой змеюкой, портупею тянула проклятая шашка, а летняя фуражка грела темечко не хуже ушанки. Ендрыкину было уж глубоко безразлично: шляются ли нищие попрошайки по парадному проспекту, проезжают ли обнаглевшие ломовые извозчики, орудуют ли карманники и цыганки. Выполнять охрану порядка, как должно, жара никак не позволяла, а проезда высочайших особо, к великому счастью, не предполагалось. А раз так, то и напрягаться нечего. Подперев угол дома, и без того прочный, Ендрыкин мог думать только о кружке холодного кваса или на худой конец – рюмке водки, хотя по такой жаре, какая водка, в самом деле?