Антон Чиж - Бой бабочек

– С хорошей, – поторопился Александров. Потому что плохая могла как раз оказаться очень хорошей. Для него с Платоном.

– Драгоценности мадемуазель Кавальери найдены и возвращены ей вчера вечером, – сказал Ванзаров тоном прокурора. – Вор, который их похитил, пойман и дал признательные показания…

– Это кто же такой ловкий малый?

– Простите, Георгий Александрович, дело сугубо секретное, разглашать подробности не имею права…

Александров еще не до конца прочувствовал сверкающий восторг, который охватил его. Значит, еще одно чудо сотворил Ванзаров. Ну, знаете… Подальше бы от него держаться. Страшный человек…

– Какова ваша плохая новость? – спросил Платон.

– При вас, господа, телефонировал князю Барятинскому. Его светлость подтвердил, что не имеет к похищению никакого отношения и сражен известием чрезвычайно. Обещал задействовать для розыска госпожи Кавальери все связи…

– Чудесно, – проговорил Александров, про себя думая, что лучше бы князь-любовник ничего не делал. Пусть черкесы все сделают…

– Благодарю, Платон Петрович, за ваши показания, – сказал Ванзаров, обратившись к племяннику. – Они чрезвычайно важны…

Действительно, Платон видел происходившее на проспекте. И детально описал. Его слова подтвердил официант, который ставил столики на террасе, и даже Варламов, вышедший с папироской на свежий воздух. Нельзя было сомневаться, что черкесы похитили итальянскую красавицу. Три свидетеля – это незыблемая гарантия.

– Что намерены предпринять, господин Ванзаров? – спросил Александров, растирая лицо ладонью, чтобы нечаянно не выдать радость.

– Поднимем на ноги всю полицию… Перетряхнем землячество черкесов…

Как раз теперь Александров предпочел бы, чтобы полицию столицы оставили в покое.

– Бенефис отменять? – Платон задал вопрос с деловым спокойствием.

– Ни в коем случае. Во-первых, я дал слово, что представление состоится… – ответил Ванзаров и оборвал себя, будто задумавшись.

– А что у вас «во-вторых»? – не утерпел Александров.

– К вам может поступить неожиданное предложение: заменить пропавшую звезду…

Георгий Александрович обменялся взглядом с Платоном. Племянник был невозмутим, но дядя-то знал, чего это стоило…

– Кто может позволить такую дерзость и глупость?

– Не могу указать точно лицо. Это будет дама, которая предложит свои услуги. Она откажется от гонорара и попросит одно условие: лицо ее должна прикрывать вуаль…

– Так говорите, будто знаете ее, – сказал Александров.

– К сожалению, лично не знаком… Слышал о ней… Она может назвать себя мадемуазель Вельцева…

– И что делать с этой нахалкой?

– Дать свое согласие. Пусть приходит на спектакль, – ответил Ванзаров.

На что Александров разразился истерическим смехом.

– Родион Георгиевич, понимаете, о чем просите? На одной сцене с Отеро будет петь неизвестно кто, какая-то самозванка, да еще в вуали?! Да нас публика на клочки разорвет.

– Публика ничего не поймет.

– Как такое возможно?! – воскликнул Александров. – Вы, конечно, кудесник, но всему же есть граница…

– Публика ничего не поймет, – повторил Ванзаров. – Пусть она будет в платье, похожем на наряд Кавальери. И разрешите носить вуаль…

– В зале не будет глухих и слепых…

– Уверяю вас, Георгий Александрович. Если она запоет, публика забудет про Кавальери.

Александров не знал, как относиться к этому предложению. На шутку оно походило менее всего. Скорее на безумие, охватившее чиновника сыска. Попал в театр, хлебнул хмельного воздуха искусства и умом двинулся, бедолага… Дело ясное, к доктору ходить не надо…

Однако вслух Георгий Александрович обещал исполнить в точности все, что ему будет предложено незнакомкой. Какая разница, все рано деньги за билеты возвращать. Одной Отеро публика сыта не будет. Зрители – как звери голодные. Требуют зрелища. Что тут поделать.

Он согласился бы и на большее, лишь бы Ванзаров поскорее удалился. Чтобы они с Платоном могли проверить контракт. Контракт был рядом, в личном сейфе Александрова. Только руку протяни.

У профессора был урок, но ей разрешили войти. Она тихонько села на один из стульев для гостей и стала ждать. Греннинг-Вильде занималась с ученицей, которую Горже неплохо знала: избалованная девица состоятельных родителей. Каких у Горже не было. Она слушала резкий, плохо поставленный голос, и не могла не восхищаться терпением Зельмы Петровны. У барышни нет никаких способностей, чтобы петь на сцене. А профессор терпеливо ведет ученицу. Как будто верит до последнего в чудо.