Антон Чиж - Бой бабочек

В фантазиях Вронский видел, как его кладут на деревянную колоду и палач рубит ему голову топором. Что-то вроде сцены из «Марии Стюарт»… [30] Пьеса Шиллера. Горже видела только одно: Миша напуган так, что несет полную чепуху. От него пахло не перегаром, а чем-то похожим на запах свежей травы.

– Где ты провел ночь? – спросила она, вытаскивая из его волос травинку.

– Александров сначала приютил меня у себя, а под утро выгнал… Я сидел в кустах, дрожал как заяц… Не мог больше терпеть и прибежал к тебе, как к последнему другу и оплоту утешения… Мне некуда больше идти, меня везде разыщут и поймают…

– Нельзя же прятаться у меня вечно, – сказала Горже, думая, как бы это было чудесно. – Тебе надо в театр, сегодня день великого бенефиса…

– Все пропало! – вскрикнул Вронский, зарыдал и упал лицом в ее юбку. Плечи его вздрагивали так красиво, будто он был на сцене.

Слезы мужчин не трогали Горже. Обычно это были пьяные слезы или жалобы на ведьму-жену. Она привыкла не замечать их. Слишком много сама плакала. Вронский вызывал в ней жалость, как жалко бывает котенка, свалившегося в миску. Миша слишком любил лакать «сливки», пришел час расплаты…

– Ничего, утрясется, – сказала Горже, понимая, что старый друг уже немного раздражает. Значит, и это последнее искреннее чувство потухло.

Восстав с ее колен, Вронский размазал слезы, но его не поцеловали за муки.

– Ты не знаешь самого страшного, – трагически проговорил он. – Не будет сегодня бенефиса…

– Не говори чушь…

– О, это так… Сидя в кустах, я видел, как похитили Кавальери…

Горже немного отстранилась.

– Что значит «похитили»?

– Налетели черкесы с гиканьем и стрельбой, связали по рукам и ногам так, что и пикнуть не успела, закинули в черную карету и ускакали. Теперь уж не найдут… По обычаю увезут на Кавказа и заставят выйти замуж за князя горцев… У них там гаремы, как в Турции, мне рассказывали…

Она умела отличать, когда Миша врал. Слишком давно его знала. В этой фантастической истории правда была одна: Вронский не будет бросаться бенефисом. Украли Кавальери черкесы или кровожадные дикари, не так важно. Главное – мерзкая бездарность исчезла.

Горже резко встала и потребовала, чтобы он покинул ее номер. И оставил ключ.

Пораженный такой жестокостью, Вронский еле устоял на ногах.

– Но куда же мне идти?

– Твое дело… Куда хочешь… У тебя много подруг… Прощай, – и она распахнула перед ним дверь.

Мария Стюарт, королева шотландцев, шла на плаху с гордо поднятой головой, как уверяют историки. Вронский выходил из номера не героически. Напротив, поник головой и согнул плечи. Он шел к своему концу. Он все еще надеялся на чудо…

Захлопнув за Вронским дверь, чем убила его последнюю надежду, Горже бросилась переодеваться. Как раз пригодится новое платье от польского графа…

Если бы Александров мог, он бы молился. Молитвы, как нарочно, не шли в голову. Наступила полная покорность судьбе. Чего за ним прежде не водилось. Свою жизнь Георгий Александрович строил сам. Всегда добиваясь, чего хотел. Но, видно, так было предначертано, что взял груз не по силам: не надо было ввязываться в бенефис, не надо было идти на поводу этой идеи. Пришла расплата. Тут даже Ванзаров со всеми его талантами не поможет.

Александров взглянул на племянника – бедный мальчик! Умница, деловой талант, а получит в лучшем случае разрушенное дело. Если, конечно, Кавальери найдут живой. А если неживой? А если пропадет и исчезнет навсегда? Сгинет на Кавказе? Простая мысль оказалась неожиданной. Он стал вспоминать: а что сказано в контракте на случай смерти певицы?

Надо заглянуть в бумаги, кажется, этот случай не был прописан. А если так, выходит, что… Александров увидел очевидное: смерть Кавальери оттесняет разорение. Ну, придется вернуть публике деньги, да и только. Это же спасение… Но вслух об этом говорить нельзя. Чего доброго, заподозрят в похищении. Уйдут господа из полиции, надо сразу проверить контракт и с Платоном посоветоваться. Вдруг удастся из ямы выскочить целыми и невредимыми?..

Он нашел взглядом племянника и незаметно подмигнул. Платон был настолько сосредоточен на мыслях, что не понял дядиного знака. Или, быть может, сам догадался. Теперь обдумывает ситуацию. С него станется…

Ванзаров, повесив на рычажок телефонного ящика слуховую трубку и амбушюр, подошел к столу.

– Господа, у меня две новости: плохая и хорошая. С какой предпочитаете начать?