Борис Барабаш - Последний еврей из КГБ

Мама в диспутах принимала участие редко. Она уважала папины знания, да и его феноменальная память выбивала всякую возможность спорить. Отцу не было равных. На заводе, где он тогда работал, только некоторые могли с ним потягаться. И то, это длилось несколько минут в самом начале его рабочей карьеры. Со временем все всё поняли, и в споры больше не вступали. Даже лекторы партийной учебы спешили заключить с ним мирный пакт. Понятное прошлое и задумчивое настоящее отца, делали за него половину работы. Люди в панике отступали. Им не хватало ни воли, ни веры, ни знаний.

Во мне же сидел чёрт протеста. Послушный ребенок. Но когда мне говорили «направо», хотелось спросить «почему?», и повернуть налево. Папина работа позволяла мне с детства безнаказанно высказывать взрослым всё, что я думал. Если же я допускал бестактность, мама мне потом деликатно на это указывала. Взрослые только мило улыбались, поощряя меня и в дальнейшем так себя вести. Иногда мне не везло. Попадались какие-то странные люди. Люди, не такие как все. Они говорили мягко и вежливо. Были как будто с другой планеты. А знали массу всякого! Я таких раньше не видел. Но что поражало меня еще больше, так это то, что и папа был с ними другим. Мне казалось, что его уже ничего не удивит. Он всегда слушал людей внимательно, но иронично. Но не так было с артистом Михаилом Водяным и писателем Самуилом Маршаком. Папа громко смеялся их шуткам, а широко открытые глаза проявляли неподдельный интерес к собеседникам. Именитый Михаил Водяной поразил меня своим чувством юмора. В споре с ним я даже не смог рассердиться! Еще хуже мне пришлось с Самуилом Маршаком. Великий писатель сообщал мне такие знания, от которых мне приходилось только пыхтеть и потеть. А спорить с ним, уж, не было никакой возможности.

Так, в спорах с папой и в участии в разговорах с большими людьми, проходило мое детство. Но то, что мои поступки могли иметь и нехорошие последствия для всей семьи, я понял только в тот день.

Дни шли за днями, а меня никто не трогал. Не вызывали даже к директору. Клавдия Ивановна холодно и молча провожала меня взглядом. Химичка была подчеркнуто официальна. Чувствовалось, что не желает она меня лишний раз трогать. Но, делая перекличку, всех называла по именам и фамилиям, меня же только по фамилии. За ответы «отлично» не ставила, но и специально не «резала». То есть, всё было почти, как всегда. Чувствовалось только, что она и директор ждали развязки. И эта развязка наступила. Таким неожиданным образом, каким его никто не ждал. Произошло событие, потрясшее Одессу. Оно не имело никакого отношения к моим школьным будням. Но, как часто это бывает в жизни, очень скоро мы, сами того не желая, оказались втянутыми в водоворот событий. Они захватили нас, и, в конце концов, благополучно вынесли на берег. Помогая другим, отец помог и мне. Но об этом мы узнали позже. А сейчас, сделаем шаг в сторону, и вежливо пропустим историю вперед.

В 1971 году люди из Одессы стали массово уезжать. Уезжать навсегда. В основном, в Штаты. Но кто-то летел и в Израиль. Власти это с начала раздражало, а потом и стало пугать. Отъезд из страны сопрягли с гигантскими трудностями. Евреям начали препятствовать при поступлении в ВУЗы, а руководителей-евреев старались уволить с их должностей в народном хозяйстве.

Одним из таких руководителей был Давид Яковлевич Аксельман, начальник цеха № 14 Одесской швейной фабрики бельевых изделий. Моя мама была его заместителем.

Фамилия Аксельман известна всей старой Одессе. Еще до революции три брата Аксельман были известными закройщиками, со своим ателье в центре города, и с клиентами – известными людьми. Ткани и фурнитура покупались за границей. Для этого туда отрядили одного из трех братьев. Дела у закройщиков пошли лучше, и это требовало постоянного присутствия за рубежом. На помощь одному брату отправился и другой. Они колесили по Европе, закупали необходимое, и отправляли в Одессу. Оставшийся там брат, руководил производством, а особых клиентов обслуживал сам. Успех длился до тех пор, пока мировая война и революция в России не принудили семью свернуть дело, и уехать в Америку.

В США они постепенно развернулись. И хотя Аксельман не удалось стать еще одним Levi Strauss, на кусок хлеба с маслом они зарабатывали. Вскоре, правда, грозовые тучи разверзлись над ними и там. Сначала им не давало развиваться промышленное производство одежды. Оно было поставлено в Штатах с размахом. Цены на готовую продукцию были низкими, качество высокое, и индивидуальным пошивочным мастерским приходилось туго. Процветали только известные торговые марки, с постоянной и обеспеченной клиентурой. Аксельманы отвоевали часть этого рынка, и добились определенных успехов. Но тут на Америку обрушился кризис, и многим из клиентов стало уже не до костюмов. От разорения Аксельманов спасло чудо – пришел заказ из СССР.