Валентин Лавров - Ненависть вождя и любовь разбойника

Если в советское время «политические» зэки долбили английский язык, мечтая покинуть коммунистический рай, то Яшка в Бутырке начал учить разговорный татарский. И преуспел в нём, благо был весьма восприимчивым, а его соседом по нарам оказался татарин-рецидивист.

Украденное, понятно, затырили глубоко, легавые ничего не нашли, а потому деньги у подсудимых были. Наняли знаменитость — корифея русской адвокатуры Андреевского Сергея Аркадьевича, пожилого человека с густыми нафабренными усами, задумчивым взглядом и бородкой клинышком.

Судебный зал в Хомутовском тупике был полностью забит. Люди стояли в дверях, а кто попроще — сидел на полу. Все явились как на представление, словно в Большой театр слушать Собинова.

Сергей Аркадьевич за пять тысяч такую речь завернул в защиту несчастных пролетариев, жизнь которых исковеркали несправедливый общественный строй и капиталисты вроде обкраденного Гольдберга Льва Абрамовича, что даже прокурор едва не заплакал. Получалось, что этот самый Гольдберг виноват во всём, и ему бы надо дать тюремный срок за то, что он «преступно соблазнил своими нетрудовыми богатствами этих голодных и честных юношей».

Серёга Барин, узнав, что он «честный юноша», так был потрясён, что от последнего слова отказался, промямлив:

— Мне стыдно за своё плохое поведение!

Зато Кошелёк каялся страстно, бил себя в широкую грудь, и зал внимал ему с наслаждением:

— Простите нас, жертв капитала! Я читал книги Максима Горького. Да, мы с товарищем опустились «на дно». Причиной тому самодержавие и буржуи. Но ещё я читал Дарвина и понял: только труд сделает из меня человека! Как говорил Наполеон, «кто оправдывается, тот уличает себя». Поэтому я и мой товарищ по несчастью не хотим оправдываться, а хотим пойти работать на Котельный завод, что возле Симонова монастыря. Освоим хорошую рабочую профессию. И пусть эти руки, руки трудовые, — задрал руки в блатных наколках, — в дни суровой мировой войны укрепят родину! — Обернулся к подельнику: — Серёжа, ты хочешь на Котельный завод? Серёжа хочет, он мечтает бороться за Царя, Православную Церковь и Отечество! А сейчас всем собравшимся торжественно обещаю: в ближайшую зарплату сполна возместим ущерб, нанесённый гражданину Гольдбергу.

Из зала раздались крики:

— Перебьётся, паразит! Гольдберга судить! Жертвам капитала — свободу!

Любопытствующие жаждали внимать Андреевскому, а получилось — подсудимый Яшка на всех произвёл сильнейшее впечатление. Особенно то, что он читает книги. И то, что очень высокого мнения о зарплате рабочих Котельного завода.

Даже конвойные глядели на несчастных пролетариев с сочувствием:

— Страдают за простой народ!

Судья тоже, видать, впечатлительный попался, за богатого еврея дал всего два месяца тюрьмы. Поскольку приятели уже столько же отсидели в Бутырке, их сразу и выпустили.

Народ встречал страдальцев аплодисментами.

Жертвы капитала прямиком в Сандуны отправились. Попарились, а оттуда, чистенькие, побритые-подстриженные, благоухающие «Цветочным одеколоном», покатили на лихаче в дорогой публичный дом мадам Натали Орловой, что на Цветном бульваре.

Там их встретили как родных, ни в чём не отказали и просили заходить почаще.

Время бежало. Самодержавие свергли. В Москве с марта семнадцатого года, как и во всём государстве, началось что-то немыслимое.

Яшка и Барин ещё при проклятом царизме за ограбление купца Озерова получили срока громадные — по десять лет каторжных работ.

Они сидели в Бутырке, которая была пересыльной тюрьмой. Теперь соседом по камере оказался еврей-политик из эсеров. Он учил Яшку немецкому языку, ещё хотел преподать идиш, но бандит-полиглот отказался.

Яшка и Барин ждали отправки на каторгу и строили планы: как «сделать ноги» и вновь оказаться на свободе?

Но Яшка был везунчиком, а счастье рядом. Благодетельное Временное правительство вдруг объявило амнистию всеобщую — ворам, хипесникам (вор, обкрадывающий посетителей проститутки при её участии), медвежатникам (взломщикам сейфоф), скокар̀ям (вор, занимающийся квартирными кражами со взломом), кладбищенским ворам-могильщикам, растлителям малолетних и даже самым ужасным — политическим.

Яшка и Барин оказались на свободе. Живи и радуйся! Их приятно удивила неразбериха, творившаяся в Москве. Полицейские куда-то исчезли. Улицы перестали убирать. Среди белого дня хорошо одетых прохожих затаскивали в подъезды и раздевали до нижнего белья. Щипачи в наглую чистили карманы.