Дарья Плещеева - Наблюдательный отряд [litres]

Он натянул сапоги, заправляя в голенища штанины, надел теплую вязаную фуфайку – вроде тех, что носят авиаторы, поверх нее – черную кожаную куртку на овчине, в которой и на высоте в пять верст не замерзнешь. Нахлобучив меховую шапку, он вышел к Лабрюйеру и Енисееву.

– Пойду прогуляюсь! – буркнул он и, прихватив узел, вышел из салона на Александровскую.

Лабрюйер и Енисеев переглянулись.

– Нервничает, – сказал Енисеев. – Очень он этого вызова ждал…

– Понятное дело, – согласился Лабрюйер.

Хорь огромными, истинно мужскими шагами, походкой, блаженство которой может оценить лишь тот, кому приходилось семенить в юбке, приближался к Эспланаде. Днем парк был полон народа – сюда приводили побегать и покататься на санках детишек, здесь прогуливались после занятий гимназисты и гимназистки. Оставив узел с тряпками нищим, Хорь постоял у собора, хотел было зайти, но вместо того решил прогуляться по Эспланаде. Просто прогуляться, бездумно прогуляться, потому что в Риге все дела завершены, а в городе, куда его пошлют, еще не начались. Он мог себе позволить четверть часа или даже целых двадцать минут настоящего отдыха – в своем собственном, немаскарадном виде.

Ноги сами понесли к Елизаветинской – он не собирался идти к дому, где жили Минни и Вилли, он хотел обойтись без прощания, а вот как-то так получилось, что вышел к углу Елизаветинской и Николаевской…

Слева был огромный Художественный музей – мечта рижского бюргера о торжественном римском великолепии; его построили и открыли совсем недавно, и формально считалось, что он – гордость города, а журналисты обозвали его неуклюжим эклектиозавром. Справа была Елизаветинская. И если посмотреть вперед, то там, где она плавно поворачивает, можно увидеть тот самый дом.

Хорь постоял, посмотрел, вздохнул и пошел назад. Прощание состоялось. Теперь нужно было собрать душу в кулак и отправить ее впереди паровоза в столицу.

Сборы у него были недолгие – саквояж невелик, а нажитое добро – оставить Лабрюйеру, и он же расплатится с квартирной хозяйкой. Добро – это книжки. Тащить их с собой? Нелепо…

Рижский этап короткой биографии был завершен. Время непростое, не самое лучшее в жизни, и город – не тот, о котором будешь тосковать. Вот разве что… Но и о ней вспоминать не стоит!

Хорь шел по аллее, параллельной Александровской, и дошел до той площадки, где дожидался весны фундамент будущего памятника фельдмаршалу князю Барклаю де Толли. Там тоже носились ребятишки, а по дальней аллее шли прогулочным шагом две барышни.

Это были Минни и Вилли.

Хорь остановился – не мог заставить себя пробежать мимо. Он смотрел на девушек, уверенный, что узнать его в мужской одежде просто невозможно.

Вилли остановилась, обернулась, поднесла ко рту руку в узорной рукавичке – и вдруг побежала к Хорю, срезав угол прямо по газону, размахивая мохнатой муфточкой. В двух шагах от него девушка поскользнулась, и Хорь успел поймать ее.

– Мне все госпожа Лемберг объяснила! – воскликнула Вилли. – Она сказала – он отличный артист! То есть вы… Я знала – она объяснила… Она ведь и сама была артисткой – пока не вышла замуж! Какая же я была дурочка!..

– Вилли…

– Она все, все объяснила! Совсем все!

Хорь продолжал поддерживать Вилли под локоть. Издали за ними с неодобрением следила Минни.

– Она умная и добрая, она замечательная! Она так хорошо все объяснила, – продолжала девушка. – Когда я узнала, то целую ночь не спала. Но она сказала, я не должна вам мешать, мне лучше уехать. Потому что вы… ах, я не могу так сказать, как сказала она… Потому что вы тогда, на «Демоне», так на меня смотрели… вы могли себя выдать, а это было бы для вас очень плохо, правда?

– Правда, – согласился Хорь. Анна Григорьевна могла знать эту тайну от Амелии Гольдштейн – та, следившая за фотографическим заведением, разобралась в маскараде.

– Я была уверена, что мы больше не встретимся. Я сказала Клерхен: если меня позовут к телефонному аппарату, пусть отвечает, что меня нет, что я уехала… Клерхен – горничная… И вот сейчас, тут, вдруг – вы…

– Удивительно, что вы меня узнали, Вилли.

– Я сама удивилась. А вы… как вас называть?..

– Не надо меня никак называть. Я уезжаю сегодня вечером, – сказал Хорь. – И я… я буду помнить о вас… у меня есть ваша карточка…

Он сказал это и сразу понял, что карточку придется оставить в Петербурге у сестры. Брать такое с собой туда, куда пошлют, нельзя.

– А у меня вашей карточки нет…