Аполлинарий Колдунов - Телохранитель [СИ]

Рядом вздохнул громоздкий, неповоротливый Королев. Хотел что-то сказать, но не решился.

— Выкладывай, что у тебя.

— Как бы не того, Григорий Иванович…

— Яснее!

— Как бы худо не вышло. Всешь-таки баба. Прижмут в ЧК…

— Что ты предлагаешь?

— Уходить надо, Григорий Иванович. Близковато от Москвы сидим. Если Фаня не выдержит — возьмут всех скопом.

Королева неожиданно поддержала Коноплева.

— Фаня — прежде всего женщина, а уж потом — боевик.

— Эта женщина выдержит все. И потом, Лида, ты иногда просто невыносима. Лучше сходи на станцию, узнай новости.

Семенова атаковал Козлов:

— Григорий Иванович! Ударим по Лубянке, отобьем Фаню. Ребята согласны…

— Верно, Григорий Иванович! Чекисты думают, что мы на дно ушли. Врасплох застанем…

Перебивая друг друга, террористы горячо доказывали реальность задуманного. Семенов заколебался: может и впрямь попытаться?

Варлам Аванесов вызвал к себе коменданта Кремля Петра Малькова.

— Надо немедленно съездить на Лубянку и забрать Каплан. Поместите ее в Кремле под надежной охраной.

Мальков не стал интересоваться причиной такого неожиданного приказа. А просто выполнил указание Аванесова. Он перевез Каплан с Лубянки в Кремль. Поместил ее в полуподвальной комнате. Комната была с высоким потолком, гладкими стенами, с зарешеченным окном, которое находилось метрах в четырех от пола. Не заглянешь в него, не дотянешься рукой. Возле двери и на всякий случай у окна, Мальков поставил усиленные посты. Часовых проверял ежечасно. Не спускал глаз с заключенной. Больше всего Мальков боялся, как бы кто-нибудь из охраны не отправил террористку на тот свет раньше времени. Каплан вызывала у латышских стрелков брезгливость и ненависть.

Фаня отказалась от завтрака. Первые часы пребывания в камере она ни на минуту не останавливалась. Все ходила и ходила от стены к стене. Ее несколько раз вызывал Сергей, но она отказалась отвечать на вопросы. Когда перестали вызывать на допросы, затихла. Присела на табурет и уставилась в стену.

Глубокая поперечная морщина, прорезавшая лоб у переносицы, придавала лицу несвойственное выражение обреченности. Не было у нее раньше этой морщины и этой безысходной обреченности. Три дня и три ночи, проведенные в поединках с чекистами и наедине с собой, вытряхнули из нее что-то очень существенное и невосполнимое: безрассудное, необъяснимое, полное восприятие жизни, когда все — и неудачи, и беды, и сомнения, и огорчения были в радость.

Каплан прислушалась к себе. Ядовитым туманом заклубился внутри страх. Опалило сознание бессилия. Рок неудач преследовал ее, и после каторги. Сковывал волю. Сколько ей можно убегать, кого-то догонять, быть, в конечном счете, битой?

Она снова стала ходить по камере. С трудом переставляла ноги, но куда ни повернется — серая стена. Об нее тупо ломался взгляд. Будто она никогда не видела солнца, не кипела в половодье революции. Откуда эта серая стена? Какая дьявольская сила забросила ее в одно из подвальных помещений Кремля?

Каплан надеялась, что ее больше не будут вызывать на допросы. Она боялась встреч с Сергеем. Уцепиться за ниточку — размотает весь клубок. Она уже на пределе. Скорей бы конец. Взаимные прощупывания, пробные атаки и контратаки, истерики, уход в глухую защиту, обманные маневры поведения. С чем это сравнишь?

Память Каплан распахнула в минувшее одну из своих бесчисленных дверок, и она услышала голос Сергея:

— Я думаю, у вас есть много что сказать…

По спине пробежали мурашки.

— Я сказала все, — выдавила Каплан и отвернулась. Мутным, нехорошим взглядом уставилась в окно. В глазах бродило что-то этакое… Мысль? Воспоминание?

— Я не ошибаюсь, — сказал Сергей. — Вы утаиваете главное — сообщников и руководителей покушения… Вам предстоит очная ставка…

— С кем?

— С Верой Тарасовой.

— Зачем? Зачем эта канитель с очными ставками? Я подпишу все, о чем рассказала.

Сергей наклонился к ней ближе. Казалось, он хочет проникнуть взглядом в ее голову, понять и прочитать все ее мысли.

— Но мне нужна правда.

Вошла Вера Тарасова. Остановилась, собралась с силами.

— Послушай, Фаня, — голос Тарасовой прерывался, — как ты могла? Ну, почему?

Ответа не было.

— Трудилась бы как все, имела бы семью…

— Очевидно, я не такая, как все, — голос Каплан завибрировал от напряжения.

— Фаня, — с горечью сказала Тарасова, — ты сама себя загнала в угол. Разве об этом ты мечтала в Акатуе?