Сергей Скрипник: Телохранитель

Доподлинно неизвестно, знал ли Рагиб-бей о последних часах и минутах жизни второго эмира Афганистана Хабибуллы II, с которым воевал весной 1929 года, но свой земной путь он заканчивал так же, как и Хабибулла, сидя в грязном и сыром застенке. Только куда более мучительно.

Виталий Маркович Примаков, атаман Червонного казачества (он же военный советник Линь в повстанческой армии Гоминьдана, он же турецкий офицер Рагиб-бей в окружении Амануллы-хана), был взят агентами НКВД на своей служебной даче под Москвой 14 августа 1936 года и брошен в лубянский каземат. Первая попытка ареста, а всего в течение дня их было предпринято две, закончилась курьезно. Адъютанты комкора скрутили сотрудников чекистской охранки и препроводили их в ближайшее отделение милиции. Там их заверили, что все это обычное недоразумение, и попросили подчиненных товарища красного командира не беспокоиться, ничего подобного больше не повторится.

Но уже через несколько часов адъютанты и сам Виталий Маркович сильно пожалели, что оказали сопротивление людям из ведомства «всемогущего карлика» Николая Ивановича Ежова. Примакова и его денщиков забрали, самого атамана сразу после доставки в тюрьму до полусмерти избили, разбили очки на носу, изрезав стеклами окуляров все лицо. Для того, значит, чтобы согнать с него неуместную в его положении прыть и он наконец понял, куда попал и что здесь с ним никто шутки шутить не собирается. А то всю дорогу кричал, что будет жаловаться лично товарищу Сталину, угрожал всех уволить, сорвать петлицы…

Впрочем, агенты были в штатском, и содрать с них петлицы незамедлительно не представлялось возможным. Зато, когда Виталий Маркович напомнил конвоирам, что у него за Гражданскую войну три ордена Красного Знамени, и даже для пущей наглядности попытался поиграть перед ними грудью, на которой красовались три высоких знака отличия, те, недолго думая, вырвали их с мясом, оставив в гимнастерке с левой стороны одну сплошную рваную дыру. А потом проделали то же самое и с петлицами с комкоровскими ромбами.

Тогда Примаков-Линь-Рагиб-бей еще не представлял себе всей бедственности своего положения. Но впоследствии осознал все довольно быстро. Уже на первом допросе, когда следователь Березкин сформулировал предъявленное ему обвинение и недвусмысленно потребовал от него признаться в том, что он шпион английской и германской разведок, а также донести на всех высших офицеров РККА, которые входили вместе с ним в военную организацию правооппортунистического троцкистско-зиновьевского блока.

А когда Примаков стал все отрицать, следователь ему напомнил, как бы промежду прочим:

— Но вы ведь были в Афганистане, когда его наводнили английские тайные агенты? И в академии Генерального штаба вермахта в Берлине тоже обучались?

— Ну и что? — недоумевал Примаков.

— А то, что вас и там, и там легко могли завербовать враги нашей Родины.

— Да что вы такое говорите, товарищ следователь? — возмутился Примаков.

Комкор все еще думал, что произошло нелепое недоразумение, скоро все выяснится и его с извинениями отпустят домой, но последующее поведение Березкина оставляло на это все меньше и меньше надежд. В принципе Примаков был в курсе, как работает карательная машина НКВД. Некоторые красные командиры уже были арестованы до него, но сам бывший атаман Червонного казачества относился к этому как к вполне законному и обоснованному акту. Страна находится во враждебном окружении, и, конечно же, в рядах ее вооруженных сил обязательно должны были находиться идейные предатели из бывших «золотопогонников» и наймиты международного империализма. Но чтобы врагом государства и народа посчитали его самого?! Нет, с этим Виталий Маркович никак не мог согласиться. Все происходящее с ним — это чудовищная ошибка! Ему хотелось об этом закричать так, чтобы его голос услышали в Кремле.

А Березкин все напирал:

— Не забывайтесь, гражданин Примаков! Я говорю только о том, в чем абсолютно уверен. Вы бы никогда не оказались у нас, если были бы чисты перед Родиной, нашей партией и лично товарищем Сталиным.

Абсолютная уверенность следователя, приправленная словом «гражданин», которое в Советском Союзе давно уже утратило свое изначальное высокое звучание и применялось преимущественно в отношении всякого уголовного сброда, подвергаемого самому «справедливому» суду в мире, настораживала.