Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

Дуня задумалась: задача могла оказаться сложней, чем она предполагала.

– И из дворовых, и из барщинных, и из оброчных, – решила она.

– Как же-с, барышня, так и не припомнишь… – начал свою вечную прелюдию Андрей, набивая себе цену и притворно закатив глаза. – Ну вот Парашку отослали к французской мадам (тут он кинул быстрый взгляд на де Бриака) – чтоб, значит, заодно и по-французски выучилась…

Авдотья перевела:

– Одна девушка, прекрасная кружевница, была отправлена в услужение ко швее в Москву.

– Дамы, боюсь, сразу отпадают, – пожал плечами Этьен.

– Только мужеского полу, – уточнила Дуня для Андрея.

– Тогда Матвей, Федотов сын, – почесал в голове управляющий. – Их светлость его на повара послали выучиться. Чтобы, значить, и похлебки, и подливки студеные и горячие, и в варении и тушении разных мяс, рыб и дичины не хуже, чем в ихнем (кивок в сторону француза) Париже поднаторел. – И добавил не без зависти: – Такой до ста рублев в год получает, это ежели еще и пастеты умеет. А продать его и вовсе за тыщу можно…

Дуня перевела все, стыдливо опустив пассаж про продажу.

А Андрей продолжал:

– Дальше – на фершала Парамон Пафнутьев – оттого, что трезвенник. Чтобы, значить, и дворовым мог кровь отворить, и лошадок с собачками попользовать. Потом, из мальчишек, назначенных в науку, Савелий, Никифоров сын, в училище определен – в помощники мне, поверенные служители. И еще двое – в домашние счетоводы. Антон-то Кузьмин, ловкий черт, слыхали?

Дуня не слыхала.

– В Медико-хирургическую академию при московском гошпитале попал. Как хирургом станет, то его уж не секи, чего б ни натворил! Еще два года – и будет у вас с папенькой свой дохтур, – с гордостью закончил Андрей.

Дуня вежливо улыбнулась: ее саму в столицах пользовали исключительно немецкие врачи.

– Так разве ему вольную не дадут, Андрей?

– С чего бы вдруг? – покачал головой управляющий. – Ты сначала бумагу получи да шесть лет у хозяина послужи!

– Это все? – Дуня посмотрела в список, который вела одновременно с Андреевым рассказом.

– Куда там! Еще Рупин, сильно способен был к пению, его к итальянцу Мускети отдали, заодно наказали на скрипице научиться играть. – Андрей возмущенно втянул носом воздух. – А по мне, так баловство это все. Пусть в Петербургах своих поють, а нам в Москве того не надобно! – закончил он патриотично.

– В Петербурге, – пояснила Дуня де Бриаку, – и правда имелась традиция среди благородных семей иметь свои лодки, своих гребцов и своих певцов, дабы развлекать публику во время лодочных прогулок, как принято в Венеции. – И добавила: впрочем, она уверена, батюшка отправил Рупина учиться из соображений исключительно филантропических. Желания завести свой крепостной театр или хор, на манер графьев Шереметевых или покойного соседа Габиха, князь никогда не выказывал.

– Или вот еще, барышня: слыхали, как мы Карпа Макарова определили кондитерскому искусству, обучаться? К самому мусье Беранже! А тот, срамник, повадился заместо слоеных пирожков в соседнюю мастерскую к художнику бегать. Его уж тот мусье за отлучки и за волосья таскал, и плетью бил – ни в какую! Тогда мусье, значить, не выдержал, барину пожаловался: берите обратно, не способен он к моей науке! А Карп в ноги его сиятельству бросился: мол, хочу на художника учиться! Я Сергей Алексеичу говорю, мол, баловство одно, толку все равно не будет. Но Сергей Алексеич дал ему задание: птицу нарисовать.

– Помню! – улыбнулась Авдотья.

Карпов эскиз висел у нее в спальне в Приволье, изящно оправленный: вместо скучной птицы Карп изобразил саму Авдотью с букетом полевых цветов в беседке. Это был крайне лестный для княжны рисунок, на котором Дуня себе несказанно нравилась.

– Карпа же потом взяли в Академию художеств, так?

– Взяли, – кивнул Андрей. – Только вот их сиятельства столичные собрали аж три тыщи рублев, чтобы, значить, выкупить его у вашего батюшки. А барин денег не взял, так отпустил, а те тыщи, значить, ему же на Италию отложил.

Андрей вновь возмущенно шмыгнул носом, а Дуня улыбнулась воспоминанию.

Отец трепетно складывал работы Карпа в отдельную папку, что хранилась в его кабинете в московском доме, и гордился им так, будто тот был его собственным детищем. Эту историю она с удовольствием перевела французу. Более того, сама вспомнила о еще одном отданном в обучение не мальчишке уже, взрослом мужике из дворовых – столяре Никите. Никита придумал раздвижную лестницу, пригодную при тушении пожаров, и, несказанно впечатлив сей новацией виленского городничего, был отправлен барином «учиться технике» в тот же Геттинген, где обучался старший барчук…