Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

– Я подсоблю, барышня, – встал один из гребцов, изрядно косящий паренек лет двадцати. Одним глазом он верноподданнически смотрел на хозяйку, вторым, кокетливо, на мельничиху. И на недоверчивый Дунин взгляд пояснил:

– У меня мамка польска.

– Хорошо, – кивнула княжна. – Спроси их, видели ли они кого, плывущего к Приволью и обратно на лодке. Мужчину. И не приметили ль в той лодке девочку. Или, может быть, что-то прикрытое рогожей, схожее с человеческим телом?

Пока гребец переводил Дунины вопросы на польский, она сама пересказывала их по-французски доктору и майору.

Де Бриак кивнул, не сводя взгляда со странной пары. Мельничиха повела полными плечами, отрицательно покачала головой. Мельник же смотрел вниз, будто сквозь щели крыльца мог разглядеть стремительно текущую речную воду. Майор сдвинул темные брови.

– Спросите его, княжна, случилось ли с ними нечто странное в последнее время? Любое событие, кажущееся им, возможно, малосущественным…

Последовал двойной перевод. Супруги переглянулись, будто в раздумье, шевельнулась, как отдельный от владельца зверь, борода мельника.

– Их надобно испугать, княжна, – громко сказал де Бриак. – Пригрозите от моего имени. Скажите, что мы посадим их в местную тюрьму.

Александра Гавриловна взглянула на француза с осуждением. Дуня дрогнула губами, сдержав улыбку. Этьен прав. Они что-то знают, но из опасений навлечь на себя беду предпочитают молчать.

– Майор де Бриак – представитель императора Наполеона, – торжественно заявила она. – Всех, кто не оказывает ему содействие, ждут батоги и тюрьма в Вильне.

Супруги вытаращили глаза на толмача-гребца… Перевели их на стоявшего в лодке неестественно прямо де Бриака… И Дуне пришлось признать, что вот такой, в мундире и при шпаге, он мог бы представиться и самим императором – и никто бы не уличил его во лжи. Каждая черта этого лица, пусть и далекая от греческих канонов, нынче казалась ей полна выразительности: широкая линия бровей над блестящими глазами, выдающийся вперед тонкий в переносице нос, смуглые щеки… Южанин. Бастард.

– Водный муж, – вдруг впервые услышала она голос мельника, скрипучий, как мельничное же колесо, и, вздрогнув, отвела глаза.

Мельник вдруг заволновался, стал жестикулировать, показывая то на подпол, то на речку. Дуня и не пыталась найти смысла в быстрых, несвязных фразах, однако заросшая бородой физиономия выражала растерянность. И страх.

Косой гребец начал переводить. Дуня слушала и все больше мрачнела. Переглянулась с испуганно перекрестившейся княгиней.

– А ведь я говорила отцу твоему и тебе повторю… – начала та, и не закончив, вздохнула, потерянно замолчала.

Дуня же подняла глаза на французов, пожала плечами.

– Что он говорит?! – не выдержал Пустилье.

– Говорит, что в его дом пришел водяной. Украл муку, наследил. Похоже, даже ночевал на мельнице.

– Водяной? – растерялся неожиданному повороту де Бриак.

– Да, как ему положено, окутан тиной. И голый. После нырнул в воду – только его и видели. Мельник пытался достать его гарпуном, а тот обернулся черной рыбой.

– Черной – кем?

– Это для водяных дело несложное, майор, – кивнула Дуня со всей серьезностью. – В последующие дни мельник с супругой бросили в воду лошадиный череп с заговором и хлеб. Взяли из деревни петуха и кошку черного цвета – говорят, помогает утихомирить нечистую силу. Иначе та может привести в негодность жернова. Одним словом, сделали почти все необходимое…

– Почти?

– Насколько я знаю, лучшим способом задобрить водяного остается человеческая жертва.

– Девочки? – подал голос Пустилье.

– О нет, доктор, – улыбнулась Дуня. – Обычно в воду сбрасывают запоздавших путников. Чужаков. Иноземцев.

Пустилье улыбнулся в ответ:

– Выходит, нам с майором нынче ночью повезло?

– Выходит, так, доктор.

– Неизвестный более не появлялся? – прервал их де Бриак.

Дуня отрицательно покачала головой.

А де Бриак посерьезнел:

– Не стоит отмахиваться от их слов. Вполне возможно, это тот, кого мы ищем, княжна. Безумец, живущий на реке.

Прогулку закончили через пару часов, устроив пикник прямо в лодке. Опасаясь матушки и скользких тем для бесед, Дуня усердно поддерживала разговор о народных поверьях, ставших весьма модной темой в произведениях романтических писателей. Духи темных пещер шотландского барда Оссиана, бледная толпа духов Шиллера («Нашего коллеги, военного врача», – не преминул заметить Пустилье), и вот еще – русалка веймарца фон Гёте. Приятно было осознать, что они в России не вовсе отстали от европейских литературных новинок.