Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

Раскланявшись, сели в большую лодку. От кормы, где расположилась с корзиной исполняющая должность буфетчика Марфа, струился легкий аромат жареных цыплят. Солнце еще не поднялось в зенит, высокие берега давали приятную тень. На скамьях лодки расположили подушки – для удобства пассажиров, княгиня любезно предложила майору сесть рядом с ней, тогда как Пустилье и Авдотья опустились на переднюю скамью.

Авдотья изложила доктору план водного похода: опрашивать прибрежных жителей: не видали ли они неизвестного на лодке? Лодке, везущей нечто, укрытое рогожей? И еще попытаться доплыть до того места, где песок хоть немного схож с тем, что они нашли под ногтями первой погибшей девочки. В ответ Пустилье поделился деталями вчерашних поисков, продемонстрировав царапины на мягких, чисто выбритых щеках, и признался, что едва не лишился, как князь Кутузофф, глаза. Но не на поле брани, а на едва сжатой десятине. Сухая, остро срезанная серпом солома, исколола ему лицо, когда он, следуя за гончими, запнулся на опушке леса. В целом его рассказ мало отличался от истории, изложенной нынешним же утром старым Андроном. Ночь стояла безлунная, собаки метались, тявкали с заливом, но так и не вышли на след, отвлекаясь на лесные запахи. Утром же лег такой тугой туман, что не видно стало ни зги.

В перерывах беседы Дуня чутко прислушивалась к разговору матери с де Бриаком. Худшие ее ожидания подтверждались: не рассчитывая исключительно на дочернее благоразумие, княгиня взялась столь же непрозрачными, как давнишний туман, намеками дать понять бастарду отсутствие у него шансов на успех. Речь шла не больше не меньше о матримониальных традициях на Руси. Началось все невинно – с крестьянских свадеб.

– Не поверите, майор, есть и такие, что своих мастериц от себя не отпускают – запрещают браки особенно искусных. Сидят несчастные за пяльцами в девичьей, как в темнице. У нас же и в Приволье, и в калужском имении весна – пора любви. И такого не бывало, чтобы я отказывала влюбленным сердцам, – выказала либерализм матушка. Либерализм касался, впрочем, только влюбленных сердец холопов. – На Пасху все красавицы уже разобраны. А те, кто остался в девках, то на Покрове молятся о женихах. И уж меж бабьим летом и осенним постом точно все свадьбы и справят.

– Как и во Франции, княгиня, – вежливо отвечал де Бриак. – Крестьяне вспоминают о чувствах, лишь когда не могут работать в поле.

– Что ж, так и помещики наши лишь с ноября по Троицу по балам пляшут… – кокетливо заметила княгиня.

– Выходит, – обернулся со своей скамьи Пустилье, – в мае Москва, как и Париж, пустеет?

– О да. Зато как хорошо после Покрова, проведя лето в имении, вернуться в столицы, к городским привычкам!

– В привычки входит, как припорошит, и набег провинциального дворянства. – Обернувшись, Дуня успела поймать мимолетную улыбку на темных губах и скоро отвела взгляд. – Только представьте себе, господа, нескончаемые обозы с замороженными поросятами, гусями и курами, крупою, мукою и маслом!

– Зима – пора хлопот, – кивнула Александра Гавриловна. – Кто имение перезакладывает, кто вносит проценты в Опекунский совет. Пока пристроят детей в пансион, найдут гувернеров…

– Отыщут хороший кофий и достойное виноградное вино, – подхватила с усмешкой Авдотья. – Сводят детей поглядеть на Царь-колокол и Сухареву башню. А барышень – на Кузнецкий мост накупить нарядов и в кондитерские наесться французских сластей. – При воспоминании о последних Дуня не смогла сдержать ностальгического вздоха.

– Селятся они в Замоскворечье в своих деревянных домах. Так всю зиму и живут между собою, приезжими средь деревенских же соседей. У каждой губернии – свое предместье. Очень удобно, – со снисходительностью добавила княгиня.

– И, увы, ничего общего с Сен-Жерменским предместьем, господа. Впрочем, наше московское барство с провинциалами не смешивается. Это, – блеснула Дуня глазами в сторону маменьки, – как ваша старинная аристократия и свежеиспеченный Буонапартом высший свет.

Александра Гавриловна было открыла рот, чтобы вернуть отравленную стрелу – о да, отравленную, ведь живи Липецкие во Франции, не быть им более князьями: декретом от 19 мессидора 1790 года были отменены институт наследственного дворянства и все связанные с ним титулы. Называть себя маркизом или графом было запрещено. А раз так, то какая разница, виконт ли их виконт?

– Как говорит наш император, – промокнул влажный лоб платком доктор, к счастью, не уловив второго дна в беседе, – «я не желаю иных герцогов, чем те, которых сам назначу».