Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

– Этот дьявол выстрелил в майора, княжна, – хмыкнул доктор. – С пулей Бриака во лбу, он все еще был способен спустить курок! И если бы де Бриак не обернулся на ваш голос…

– То ваш покорный слуга, по поэтическому выражению Пустилье, лежал бы нынче в здешней глине. – Он смотрел на нее с такой теплой и чистой радостью, что Дуня вдруг почувствовала, что сейчас рассмеется иль расплачется, а то и то и другое разом, забившись в истерическом припадке. – Итак, вы спасли мне жизнь, княжна. Я имею удовольствие быть у вас в неоплатнейшем долгу. Быть должником любого другого было бы невыносимо. Но вы…

Голос его прервался. Дуня почувствовала, как дрожат пальцы, так и не отпустившие ее руки, и заметила, как отвернулся в смущении Пустилье.

– Это я должна вас благодарить, майор, – поторопилась высвободить ладонь Авдотья. Улыбка на лице де Бриака вдруг изменилась – будто кто-то задул за темными глазами огонь. – Вы избавили нас от монстра.

– Что ж, – встрепенулся Пустилье. – Пойду отдам распоряжения о похоронах. Как полагаете, тех бедолаг отпоют в здешней церкви?

– Нет, – покачала головой Дуня, с трудом оторвавшись от некрасивого лица, которое еще утром не чаяла вновь увидеть. И, взяв деловой тон, пояснила: – Крестьяне Габиха – поляки. Католики. Насколько я знаю, при поместье имеется часовня с семейным склепом, небольшой костел и кладбище для крестьян.

– Отлично. – И Пустилье, коротко поклонившись обоим, вышел.

– Я рад. – Де Бриак кашлянул, в смущении от их уединения. – Мы все-таки смогли остановить убийцу. Давеча еще строил я Габиху ловушку – и тот ее удачно избежал, старый лис! А я, слепец, поверил, что баронова вина лишь в том, что он с усердием следовал семейным традициям, предаваясь охоте, пьянству и распутству. И если бы не гроза, не тот овраг и не испуганная той грозою лошадь! А ведь все сходилось! Жестокость. Сластолюбие. Страсть к холодному оружию… А вы заметили, как перед дуэлью он что-то рисовал тростью на песке?

Дуня кивнула.

– Но зачем ему волосы девочек? И Гавриловы лошадки?

– Этого мы никогда не узнаем. Но вряд ли я буду плохо спать, ломая голову над сей загадкой. – Он помрачнел. – Довольно и того, что нам уже известно про барона.

– Я рада, что вы убили его, – произнесла тихо Авдотья. – Это, наверное, не по-христиански? – И она подняла на него сухие глаза.

Он пожал плечами:

– Иногда, княжна, мне кажется, что я лишь малую часть своей жизни бываю христианином. А большую, увы, язычником. Не переживайте за свою бессмертную душу. Я уверен, что вы лучше меня. Женщины вообще в большинстве случаев лучше мужчин. – Он поклонился, мельком улыбнувшись. – Что ж, вам пора завтракать в кругу семьи. А мне – продолжать отдавать бессмысленные на постое приказы.

– Доброго дня, майор, – сказала Дуня.

Де Бриак же, сбежав со ступенек беседки, вдруг обернулся, застав ее провожающий взгляд. Дуня попыталась было отвести глаза и тут услышала:

– Я рад, что вы знаете мое имя. Называйте меня им иногда. И не только в минуту смертельной опасности.

И, приподняв в приветственном жесте бикорн, он легким, почти танцующим шагом пошел по дорожке к дому.

– Этьен, – прошептала она, будто ласкала удаляющуюся фигуру. – Этьен.

Ваше сиятельство!

Обращаюсь к Вам более как к родственнику пациента N., чем как к опекуну оного и щедрому попечителю нашей больницы. Как Вы знаете, уже без малого семь лет N. пребывает в стенах нашего заведения. К несчастию, я, как врач, не вижу никаких изменений в том, что склонен обозначить как моральное помешательство. Да ведь только что наша больница может предложить для излечения? Прочный дом с темными клетями и цепями да усердных надзирателей из числа отставных солдат?

Отворять кровь неистовым, прикладывая им пиявиц к вискам, да поить слабительной водою с уксусом смирных. Вот и все лечение!

А между тем впервые за многие столетия у нас появилась надежда на выздоровления несчастных сих! Прежде всего доктор Пинель, заведующий парижской больницей Бисетр, совершил акт гуманности, выхлопотав у Конвента разрешение снять цепи с душевнобольных и предложив им моральную поддержку как необходимую часть лечения. Прусские же коллеги пошли еще далее, изобретя действенные механизмы, как то: вращательная машина и весьма остроумное водолечение. Полагают, и не без оснований, что сии новшества, потрясая все тело больного, ведут к не менее сильному потрясению души, очищая ее для новых, здоровых мыслей. К несчастию, не стоит покамест ждать схожих учереждений в наших столицах.