Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

Так, в продолжение обеда Габих все менее казался де Бриаку похожим на ящера – нет, он явственно видел, какой это достойный и добрый малый, пусть и несколько тщеславный, – но кто, в конце концов, без греха?

После обильного обеда и кофия, поданного уже в гостиной, мужчины перешли в курительную – там барону пришла охота похвастать своим холодным оружием, в изобилии развешанном по стенам и заключенном в стеклянные витрины.

– Только взгляните, майор! – благоговейно брал Габих в руки изогнутую саблю с шарообразным навершием. – Бутуровка. Мои предки бились такими с двенадцатого века.

И барон сделал пару раз выпад, будто нападал на мраморную Психею в углу курительной. А майор восторженно выдохнул на витрину парами «Моэта».

Да, тут было чем полюбоваться: венецианские палаши пятнадцатого века, массивный меч немецких ландскнехтов, испанская шпага бретта с кружевным эфесом, швейцарские кинжалы базелярды… Стоп. Де Бриак перевел блестящие глаза на хозяина дома.

– Барон, а есть ли в вашей коллекции складные бритвы или кинжалы?

– Конечно! – обрадовался искреннему интересу гостя Габих. – Очень интересная концепция убийства, ежели задуматься… Есть оружие, которое мы носим на спине, – как тот же огромный двуручный меч. Есть то, что закрепляем в ножнах на поясе… Но есть и такое, что можно носить в кармане сюртука или даже панталон. Как шеффилдскую бритву, например, или вот это. – Габих с улыбкой достал из фрака и раскрыл перед де Бриаком стальной полумесяц с костяной рукояткой. Сверкнули рубиновые и аметистовые кабошоны.

– Это наваха, – не спросил, а подтвердил де Бриак.

– Оружие простолюдинов, которым запретили носить мечи и шпаги: испанский король также опасался революций. Плащ, намотанный на вторую руку, выполняет роль щита и отвлекает внимание противника, как на корриде. Вы, наверное, в курсе, что у ставших частью вашей Великой Армии испанских солдат высшей доблестью считается не зарезать противника, а нарисовать навахой у него на лице кровавый крест?

– Нарисовать, – повторил эхом де Бриак, уже не глядя на витрины, а только в бледные глаза хозяина дома.

– Да, – с явным сожалением сложил свою наваху Габих. – Жаль, что нынче, кроме Испании, их начали делать и в Золингене. Но из Золингена хороши одни бритвы. Да и, помилуйте, какие из вестфальцев рисовальщики?

И барон сделал знак лакею, стоявшему наготове с бутылкой. Золотая амброзия вновь полилась по хрустальным кубкам.

Де Бриак задумался на секунду (достаточно ли Габих пьян?) и поднял свой бокал:

– За прекрасных дам!

Габих склонил лысую голову и улыбнулся. А де Бриак поразился, как, оттопырившись, нижняя влажная губа приобрела столь неуместное на сухом бароновом лице сладострастное выражение.

– Мой дорогой друг, – пропел Габих. – Сейчас вы увидите, что я умею быть по-настоящему гостеприимным.

Поманив к себе лакея, барон что-то прошептал тому на ухо. Оставив недопитую бутылку на столике перед своим господином, лакей исчез. Несколько минут они молча допивали шампанское, и тут дверь распахнулась и в курительную лебедями вплыли штук двадцать девиц – все в белых батистовых рубашках в пол. Босые и с распущенными косами, они встали идеальным полукругом, потупив очи. Все девушки были прелестны – большеглазы, белокожи, каковы могут быть лишь полячки. И эти тяжелые блестящие волосы… И волшебные тела под полупрозрачной тканью…

Де Бриак в замешательстве отвернулся.

– Прошу любить и жаловать, майор. Но более любить. Это мой гарем, шер ами, мои одалиски. Или, как их еще называют русские помещики, «канарейки», – склонился к нему Габих с самодовольной улыбкой. Он явно наслаждался смущением гостя. – На сотню душ едва ли отыщется одна такая красотка. Отец мой, бывало, скрещивал у себя красивых крепостных в надежде на качественный приплод. Но я, де Бриак, считаю, что лучше всего здесь распоряжается природа. Что ж. En avant [42] Вперед! ( фр .) , майор! Любая на ваш вкус. – И барон, не отводя взгляда от своих рабынь, облизнул тонкие губы. – Разве вы, французы, не считаетесь весьма умелыми в делах любви?

Де Бриак молчал, уставившись в пол. Он мог бы сказать, что французы потому и имеют репутацию хороших любовников, что всегда предпочтут завоевать женщину, пусть и на одну ночь… Что любовь может быть свободной от обязательств, но она любит равных. И что батист не прикроет главного в этой сцене – варварства. Но он знал, что ему следует задать совсем другой вопрос, и стыд заранее жег его щеки.