Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

«Многие знания – многие печали». Возможно, Соломон был прав, но что знает даже самый мудрый мужчина о женском любопытстве?

Солдаты де Бриака вернулись уже в ночи. Липецкие как раз лакомились бланманже и с тревогой выглянули в окно: французы распрягали лошадей, в свете факелов видны были прикрытые рогожей дрожки. Через несколько минут пришел лакей от майора; последний, сославшись на свое грязное платье, попросил его сиятельство выйти к нему на крыльцо для беседы. Плащ у него, поведал князь, вернувшись к столу, и правда весь в грязи, а уж сапоги…

– Чего же он хотел? – не выдержала Дуня обстоятельного рассказа о состоянии французова туалета.

– Воспользоваться ледником. Не нашим, bien évidemment [44] Конечно же ( фр .). , а дворни.

– Но зачем?!

– Эдокси. – Мать покачала головой. – Какими бы причинами ни объяснялась просьба майора, твой отец вряд ли может ему отказать.

– Де Бриак – человек чести, – кивнул князь. – Не думаю, что он пытается спрятать награбленное добро, ма шер. А о прочем нам знать и не надобно.

Да-да, Авдотья помнила – многие знания… И, не доев любимого своего лакомства, попросила разрешения выйти из-за стола. Переглянувшись, родители отпустили дочь с явной неохотою, и Авдотья бросилась в комнату, а оттуда, через французское окно, – в сад.

Воздух похолодал, на небе низко и грозно блистала комета. Дуня стояла близ пруда и ждала. Размолвка ее с де Бриаком, его тайна, а теперь еще и загадочная экспедиция томили сердце. Она уж не знала, где душа ее: сердита ли она на майора и жалеет себя? Или сердита на себя, а жалеет майора? Нет, решила Авдотья в попытке разобраться хотя бы с одним чувством, не сердита. Ей необходимо было найти способ переговорить с ним и дать понять, не оскорбляя притом его гордости, что она сохранит его секрет и что секрет сей никак не унизил майора в ее глазах… Того более: чем больше думала Авдотья о той истории, тем ближе казался ей де Бриак. Все, что он говорил ей – и хорошего, и дурного, – виделось нынче Дуне совсем под иным углом.

Кутаясь в свою турецкую шаль, она ждала и страшилась его прихода. В конце концов, свет из высоких окон Дебриаковой комнаты падал прямо на дорожку близ пруда, где стояла ее одинокая тень; момент для объяснения был самый что ни на есть подходящий… Но француз все не шел, и смятение Дуни перешло в раздражение: пусть он отказывается с ней встретиться, никто не может помешать ей, дочери законного владельца Приволья, зайти на ледник и взглянуть, что же такого ценного он привез на своих подводах! И, независимо поведя плечами под царьградской шалью, Дуня решительно направилась к своей комнате – кликнуть Настасью с подсвечником.

Они уж огибали дом, когда Авдотья увидела кативший по подъездной аллее экипаж и тотчас его узнала: это была наимоднейшая аглицкая коляска на рессорах, собственность богача Габиха. И тут же отметила еще большую странность: с обеих сторон коляску сопровождали вооруженные французские солдаты.

– Задуй свечу! – зашипела Дуня Настасье. – И ступай в дом.

А сама, будто играла с Николенькой в салки, тенью метнулась за густой, окаймлявший двор кустарник. И вовремя: парадная дверь распахнулась и на высокое крыльцо вышел… де Бриак.

– Не думал, что вы столь скоро по мне соскучитесь, мон шер, – услышала Авдотья голос барона. Небрежно опершись на руку лакея, Габих сошел с коляски, с усмешкой оглядел темную усадьбу. – Но ежели вы решили отдать мне долг гостеприимства, то отмечу взятый странный тон и не слишком подходящий для визитов час…

– Боюсь, что мои солдаты неправильно объяснили вам ваше положение. – Де Бриак спустился с лестницы, и Дуня с удивлением отметила его наряд: золотые эполеты, бикорн, сабля… Не на военный ли парад он собрался? – Вы арестованы, барон. Именем императора.

Габих поморщился:

– Хотите сломать у меня над головой шпагу? Хотя нет, я ведь человек штатский. А то отправьте меня в Бастилию или что там сейчас на ее месте?

– Судя по тому, что вы не задаете главного вопроса, вы знаете, почему арестованы?

– О да, – лениво процедил барон. – Вы нашли моих людей, донесли мне другие мои люди. И даже не поленились их выкопать. Однако не совсем понимаю, какую цель этим преследовали.

– Аутопсия, барон. Мой полковой врач сделал аутопсию всем двенадцати телам. Тем, кто якобы умер от оспы.

– М-м-м… Двенадцать. Значит, их было двенадцать. Хорошее число, правда, чуть недотягивает до чертовой дюжины.

Они стояли напротив друг друга: узкое лицо де Бриака в лунном свете казалось серым. Барон продолжал растягивать рот в улыбке, глаза его были почти блаженно прикрыты. Повернувшись к экипажу, он что-то сказал по-польски своему лакею, полезшему внутрь кареты. Солдат рядом мгновенно вскинул ружье.