Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

Но история де Бриака и страшная смерть его единственной сестры заставила Авдотью совсем иначе взглянуть на майора. «Вам кажется это смешным?» – со стыдом вспомнила она, как фыркала в ответ на рассказ о том, как хотел он возвеличить дом, в котором вырос, стремясь доказать отцу, что достоин его имени… И эта отповедь вчера в беседке, когда он посмел накричать на княжну, как на своего денщика? Да он просто за нее испугался, поняла Дуня. Так испугался, что не в силах был более держать себя в руках. Боялся, что и ее найдут, обесчещенную мародерами, где-нибудь на опушке леса или выловят в реке… Выловят. Ну конечно! Вот отчего он взялся расследовать смерть крестьянских девочек…

Авдотье было стыдно за себя и жаль незадачливого майора. А женское сострадание, как известно, есть тот самый перегной, на котором с легкостью расцветает цветок влюбленности. Так, сам о том не подозревая, де Бриак приобрел флер романтического героя, а все старания ее сиятельства отвести беду от единственной дочери привели к результату, ровно противоположному ожидаемому.

Этьен не без иронии взглянул на полкового врача:

– Мой дорогой друг, от вас я никак не мог ожидать подобного.

В ответ Пустилье застонал, чуть сдвинул набок уксусный компресс, высвободив один глаз, и сей единственный глаз глядел на майора со смесью вины и муки:

– Это чертово зелье не зря получило свое название. После пары рюмок – клянусь! – я уже не чувствовал ног. А на дне бутылки меня ждало полное забвение. Хочется верить, моя последующая беседа с любезной княгиней осталась в границах пристойности. Я не помню ни слова.

– Итак, – развернул де Бриак листок из записной книжки, – позвольте мы еще раз обратимся к вашему списку.

– Премного благодарен. Ох, думаю, лучше, если вдобавок к списку мы обратимся к моему набору. Не угодно ли достать его из-под моей постели?

Де Бриак, не переставая улыбаться, выдвинул обитый кожей ящик хирургических инструментов, сопровождавший доктора во всех походах.

– Будьте любезны открыть его. – Пустилье приподнялся на подушках.

– Не терпится взглянуть на ваши игрушки? – усмехнувшись, майор откинул крючок и открыл крышку.

Пустилье по праву гордился своим хирургическим арсеналом: в бархатных выемках в идеальном порядке лежали скальпели и ампутационные пилы с элегантными черепаховыми ручками, бистуреи, выгнутые ножницы и щипцы, бромфильдовы крючки и целый набор для прижигания. Опробовав чуть дрожащим пальцем кривой и большой ножи, Пустилье обмотал лезвия платком и передал ножи майору – их следовало отдать на заточку. Серебряные иглы также ломались, на всякий случай необходимо было запастись хоть и простыми стальными – на поле боя любые сгодятся. Могла встретиться надобность и в кожаных турникетах, дабы сжимать кровеносные сосуды при операциях на конечностях. Все это уже было изложено в списке, но де Бриак знал, что Пустилье доставляет удовольствие просто перебирать инструменты: так хорошему солдату нравится чистить свое ружье.

– С подобным арсеналом, мой дорогой доктор, вы и мертвого на ноги подымете, – польстил ему де Бриак.

А Пустилье вновь прикрыл глаза:

– Бросьте, майор. Что мы умеем? Трепанировать, ампутировать и еще пристрелить из жалости тех бедняг, которым ядром оторвало половину туловища или ошалевший от крови вражеский конь откусил пол-лица. Едва мы начнем наступление, у меня не станет ни дня покоя. Позабыв про все щипцы, не по локоть, по плечо в крови, я буду скользкими пальцами нащупывать картечь в глубинах чужой плоти да пилить кость. Знаете, мой рекорд превосходит Ларрея [40] Доминик Жан Ларрей – французский военный хирург, выдающийся новатор военно-полевой хирургии, которого называют «отцом скорой помощи». : он пилит берцовую за семь минут, а я – за шесть. – И Пустилье в испарине опять откинулся на подушки. – Всего шесть. Но как они кричат, Бог мой!

Де Бриак вздохнул; крики раненых и для него были страшнее любого боевого клича.

– Говорят, – продолжал Пустилье, – некий немецкий аптекарь придумал разлагать опий и получил вещество, названное им в честь Морфея – морфием. Принявшие сие снадобье люди и животные не чувствуют боли. К несчастью, морфия у меня нет, а уж здесь его не достать и подавно.

– А я слыхал, – улыбнулся майор, – что боль неотделима от действенного врачевания.

– Глупости, мой друг! – скривился доктор, так и не открывая глаз. – Средневековый догмат о необходимости страданий для очищения духа. Мы живем в просвещенном веке. Надобно учиться облегчать муки – и, как ни грустно, любая война дает нам обильный матерьял для подобных экспериментов.