Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Сипягин осмелился возразить:

— Я согласен, что проступок без наказания порой развивается в преступление, но… Но вспомним наши молодые дни, когда и нам порой хотелось дурачиться. Потом нельзя забывать о двух причинах безобразий. Это студенческая корпоративность: многие оказались втянутыми в круговорот событий против своей воли только потому, что не захотели выглядеть среди товарищей белой вороной — заклюют!

Государь спросил:

— А что второе?

— Второе — это нечто страшное, не поддающееся никакой логике. Я говорю о стадном чувстве, возникающем почти у всякого, кто попал в толпу. Толпа не в состоянии рассуждать. Толпа — это живой организм, страдающий манией величия и при малейшем толчке впадающий в бешенство, в агрессию.

Фредерикс поинтересовался:

— Чего добивались демонстранты?

— В том-то и дело, что никто из задержанных ничего не мог ответить конкретно. Причинами, как верно сказал государь, были весна и молодость, — отвечал Сипягин. — Мое мнение: к молодым надо отнестись с терпением и пониманием.

Фредерикс нахмурился и жестко поглядел в лицо Сипягина:

— Мягкотелость недопустима! Виновные должны быть наказаны сурово. Пусть остальные увидят, что безобразия до добра не доводят.

Сипягин чуть усмехнулся:

— Но вы не опасаетесь, что наказание виновных вызовет новые беспорядки?

— Опасаюсь, но преступление должно быть наказано! — жестко повторил Фредерикс.

Государь, проявляя мудрость, миролюбиво заметил:

— Дмитрий Сергеевич, найдите золотую середину: всех простить, за исключением самых отъявленных безобразников и неисправимых заводил.

На этом и порешили.

…Мало кто знает, что, наверное, на самом значительном и трагичном документе за всю историю государства Российского — на акте отречения государя, помеченном 2 марта в 15 часов 05 минут 1917 года в Пскове, ниже подписи самого Николая Александровича стоит подтверждающая запись мелким и твердым почерком: «Министр Императорского Двора генерал-адъютант граф Фредерикс». Последний автограф рухнувшей великой империи.

Газеты всей Европы взахлеб сообщали о волнениях студентов в России.

Джорджи, принц Уэльский, еще 2 марта писал государю: «Очень сожалею, что студенты снова устраивают беспорядки в университетах, ведь я знаю, как это должно тебя тревожить».

Сипягин сделал для журналистов заявление, в котором вину за случившееся благородно брал на себя:

— В том, что беспорядки приняли такой массовый характер, виноваты власти, которые не сумели предвосхитить буйство студенческой толпы, а потом, своим бездействием, провоцировали молодежь на новые беспорядки. При внимательном, разумном и строгом отношении к делу надлежащих властей уличные беспорядки иметь места впредь не должны.

Кипятившейся студенческой вольнице годился любой повод, чтобы еще больше разъярить свою злобу. Невинные слова Сипягина и стали таким поводом.

Через своих тайных эмиссаров революционные партии поддерживали высокое давление в этом кипении, щедро субсидировали заводил. Боевая организация решила дебютировать громко: в один день и практически в одно и то же время застрелить Сипягина и престарелого Победоносцева, уже двадцать два года занимавшего пост обер-прокурора Священного синода.

Подготовка шла вовсю.

Гершуни в те дни ходил в приподнятом настроении и слегка навеселе: пули были крестообразно подпилены, да вдобавок и отравлены стрихнином. Даже небольшое ранение должно было унести жизнь жертвы. Убийство Сипягина шире развяжет кошельки доброхотов, деньги так и поплывут в партийную кассу, то есть в карман самого Гершуни.

Единственно, кто беспокоил, — так это исполнитель «воли народной» Степан Балмашов. Гершуни видел его душевную неуравновешенность, его сомнения. Сейчас его вроде бы удалось настроить на убийство — это хорошо, но не было никакой уверенности, что другой раз снова получится послать на «мокруху». Гершуни рассуждал: «Покотилов — парень серьезней, не сдрейфит! А этот фраер Балмашов все время менжуется. Так что, пока я сфаловал Балмашова, пока он „горяченький“, пусть идет на Сипягина. Хорошо, если охрана после выстрела Балмашова замочит его самого — тогда он никаких показаний не даст. А Покотилов все-таки химик. Он мне понадобится и как изготовитель бомб, да и сам с одурелой головой по первому приказу пойдет на акт!»