Борис Сударушкин - Секрет опричника; Преступление в слободе

Потом место рядом с ним занял Пташников – я на секунду опять оторвал взгляд от журнала, обратив внимание на старенький портфель краеведа с обмотанной изолентой ручкой, который он поставил себе на колени.

Окладин подсел к нам в последнюю минуту, перед самым отходом электрички. Наши места находились примерно в середине вагона. Я смутно помнил, свободные места были ближе к дверям, но Окладин почему-то прошел мимо и устроился рядом с нами. Почему он выбрал именно это место?

Пташникова, рукопись которого Окладин когда-то рецензировал, до этой встречи он не знал в лицо, тем более – меня. Значит, можно предположить, что историк подсел именно к чернобородому? Но насколько обоснован такой вывод? Не притянул ли я его к своим подозрениям искусственно, как говорится – за уши?

Зачитавшись тогда журнальной статьей об основании Москвы, написанной, как оказалось, Пташниковым, я не слышал, с чего начался разговор об убийстве царевича Ивана, и сейчас спросил об этом краеведа.

Он посмотрел на меня озадаченно:

– Что это вы вдруг вспомнили?

Мне не пришло на ум ничего иного, как сказать краеведу, что меня по-прежнему интересует нераскрытое преступление четырехвековой давности. И я не лукавил – так оно и было в действительности, хотя сейчас меня больше интересовала другая загадка.

– Да, тут есть над чем поломать голову, – согласился со мной Пташников. – Зря Михаил Николаевич так категорично заявляет, что никакого заговора не было и быть не могло. Почему бы такое не предположить? Ведь никто из историков не оспаривает тот факт, что безвольный, болезненный царевич Алексей состоял в заговоре против своего отца – Петра Первого! Разница, может, только в том и состоит, что следственное дело Алексея сохранилось, а в случае с царевичем Иваном его вовсе не было.

– А может, оно просто не уцелело или где-нибудь затерялось?

– Вряд ли такое следственное дело существовало. Наверное, на этот раз Грозный обошелся без дьяков и палачей – узнав, что сын замешан в заговоре, сам осудил его, сам и казнил. А впрочем, все возможно, полностью царский архив не сохранился. Не исключено, что наиболее важные документы хранились в той самой библиотеке Ивана Грозного, споры о местонахождении которой идут вот уже четыреста лет. По одной из версий Грозный перевез ее в Александрову слободу, где она и осталась после смерти царевича Ивана.

Я вернул Пташникова к разговору, происшедшему в электричке, спросил, с чего он начался.

– Окладин поинтересовался у чернобородого, когда приедем в Александров, но тот не смог ответить. Вот тогда я в шутку и сказал, что на месте преступления будем через два часа. Когда чернобородый не понял, о каком преступлении речь, я ему напомнил об убийстве в Александровой слободе царевича Ивана. Ну а дальше вы, наверное, все сами помните – чернобородый заявил, что в слободе произошло не случайное убийство, а умышленное преступление…

Если краевед ничего не перепутал, то Окладин первым начал разговор с чернобородым. Однако сомнительно, что историк не знал, сколько времени электричка идет от Москвы до Александрова – ведь месяц назад он уже ехал этой дорогой, только в обратном направлении. Значит, он обратился к чернобородому с какой-то другой целью.

Чем бы закончился их разговор, если бы в него случайно не вмешался общительный краевед? Почему, когда чернобородый внезапно ушел, Окладин так настойчиво пытался убедить нас, что сообщение о заговоре, в результате которого погиб царевич Иван, не стоит воспринимать всерьез? Почему так резко перевел разговор на историю Соломонии Сабуровой, о которой чернобородый даже не обмолвился?

Тогда их спор прервался, только начавшись, и сейчас я легко вернул к нему краеведа – он тут же с удовольствием углубился в историю, о которой мог говорить часами:

– Соломония Юрьевна Сабурова – первая жена Василия Третьего. Великий князь выбрал ее из пятисот претенденток, свезенных в Москву со всего государства, перед показом великому князю их тщательно осматривали ближние бояре и всевозможные «мамки». Однако эта проверка не оправдала себя – шли годы, а Соломония так и не подарила Василию Третьему наследника, что, естественно, вызывало его неудовольствие. Вот как писал об этом летописец, конечно, явно смягчив ситуацию…

В дальнейшем меня постоянно удивляло, с какой легкостью Пташников ориентировался в своем огромном книжном собрании. В первый же раз быстрота поиска нужного ему источника просто поразила меня – вроде бы даже не глядя на полки, краевед протянул руку и снял именно ту книгу, которая ему требовалась, столь же быстро нашел нужную страницу и нараспев зачитал: