Артур Таболов - Кэш

Панкратов поставил книгу на полку.

— У вас странный вкус. «Русские тайны» и рядом какая-то Алена Снигирева.

— Почему какая-то? — обиделся писатель. — Алена Снигирева — это я.

— То есть как?

— А вот так. Буквально.

— А Маша Зарубина?

— Тоже я.

— А «Детектив глазами женщины»?

— И это я. Я даже Эдуард Хан.

— Вы шутите?

— Если бы! Писатель Ларионов никому не нужен. А за это туфту платят. Вернее, платили. Сейчас не платят ни за что. Народ перестал покупать книги. Если еще читают, то скачивают из Интернета на халяву. Писатель — вымирающая профессия. Но вы пришли, как я понимаю, разговаривать не о бедах российской словесности. Чем заинтересовал милицию писатель Ларионов?

— Ничем. Нас интересует Георгий Гольцов.

— Вот как? Он погиб больше года назад.

— Есть некоторые неясности в обстоятельствах его гибели.

— Чем я могу вам помочь? — не понял Ларионов. — Последний раз я его видел, когда же? Лет двадцать назад. Когда вышла новочеркасская книга.

— Вдова Гольцова, Вера Павловна, заказала вам книгу о муже. Было?

— Откуда вы знаете?

— Рассказал Николай Алексеевич, бывший директор детского дома. Ларионов улыбнулся.

— Трогательный старик. Георгий был ему как сын. Впрочем, у него все как родные дети. Да, было.

— Когда?

— Месяца через полтора после катастрофы самолета. После сороковин. Сама нашла меня, дала аванс, многое рассказала.

— Книга документальная? Или роман?

— Что получится. Она хотела только одного — чтобы он в книге был таким, как в жизни. Таким, каким она его любила. А она его любила. Она говорила о нем целый вечер. Говорила и говорила, не могла остановиться. Ей нужно было выговориться. Они прожили вместе пятнадцать лет.

— У них были дети?

— Два сына. Одному сейчас лет десять, второму двенадцать или тринадцать.

— Они живут с матерью?

— Нет, в каком-то пансионате в Англии. Георгий отправил их туда незадолго до своей гибели. Мне кажется, он предчувствовал, что что-то произойдет.

— Вы начали о книге, — напомнил Панкратов. — И что?

— Я начал работать. Съездил в Нижний Кут, где он строил электростанцию, сейчас он называется Светлогорск, в Москве встречался с людьми, которые его хорошо знали. И с бизнесменами, и с политиками. Они много интересного рассказали. Уже написал пару глав, кое-что набросал. Мне хорошо работалось. Как в молодости. Много ли писателю надо? Кусок хлеба и чтобы никто не мешал. И, конечно, чтобы твою книгу ждали. Всё это у меня было. Правда, недолго.

— Почему?

— Вера Павловна отменила заказ. Заплатила за всю работу и сказала, что писать книгу не нужно.

— Она объяснила причину?

— Сначала нет. Приехал какой-то малый на скутере, привез конверт с деньгами и записку: «Спасибо, книгу писать не нужно». И всё. На мои звонки не отвечала. Я поехал к ней, подкараулил у дома, потребовал объяснений. Она сказала, что подумала и поняла, что в книге Георгий все равно не получится, каким был. Она сохранит его в своем сердце. Так она выразилась. Эти блядские штампы заменяют людям мысли. Она, видимо, поняла, что ляпнула что-то не то, и сказала, что я могу писать любую книгу, какую захочу. Только все фамилии изменить.

— Почему же вы не стали ее писать?

— Да кому она на хер нужна?! — Ларионов прервался на стопарь и раздраженно продолжил: — Потратить год или два, а потом таскать рукопись по издательствам до морковкина заговенья? Умолять: хоть прочитайте, суки! А ты кто? Ларионов? Какой такой Ларионов? Вот если бы ты был Донцова!

— Есть Интернет, — напомнил Панкратов.

— Рукописи, поступившие по Интернету, вообще не читают. Нажимают delete в тот момент, когда текст появляется на экране. И даже раньше. А тверское издательство «Колонна пабликейшенс» честно предупреждает: «Дорогие писатели! Присылать нам рукописи не имеет никакого смысла. Мы их не читаем, не рецензируем и не издаём». Ну, их можно понять, Интернет породил чудовищный вал графомании. А нам-то что делать? Возвращаться в советские времена, когда рукописи пристраивали по знакомству с коньяками, кабаками и перекрестным опылением? Слуга покорный. Лучше уж я пойду в гараж.

— Вы сказали, что деньги и записку от Веры Павловны привез молодой человек на скутере, — отвлек Панкратов писателя от больной темы. — Не помните, на каком?

— На желтом. Как канарейка. Марку не знаю, я в них не разбираюсь.

— Молодого человека не запомнили?

— Лет двадцати пяти. Чернявый. Как сейчас говорят, лицо кавказской национальности. Почему вы спрашиваете? Это важно?