Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Последние слова он произнес с такой злобой, что всем присутствующим сделалось не по себе. Нельзя сказать, чтобы Каспар был неправ в своем отношении к бывшим хозяевам усадьбы – но свою правоту он выказывал таким образом, что принять ее было крайне трудно. Лидия Константиновна тихо заплакала.

– А может быть, я заблуждаюсь, – безжалостно продолжал Берзин, – и вы ни слова не сказали против – да, ни слова, – потому что вам было удобно ничего не знать и жить за счет людей, которых обманывали братья Вережниковы. Да, вас это вполне устраивало! В конце концов, если кто-то верит в жизнь после смерти, это его трудности, не так ли? Спиритизм, столоверчение, общение с духами – если кто-то за это платит, то почему бы и нет? Вам не нравится то, что я говорю? – спросил он совершенно другим тоном, мастерски подражая интонациям учительницы. – А мне, например, не нравится, что советских детей учит бывшая эсерка! Вам не дали должность директора, потому что вы бывшая, вы только исполняете обязанности, но на самом деле вы, товарищ Ермилова, вообще не имеете право здесь находиться. Ни единого дня!

Ну выдержав, Лидия Константиновна вскочила и, поднеся ладонь ко рту, бросилась прочь. Киселев бросил тяжелый взгляд на Берзина, но не сказал ни слова и вышел следом за невестой.

– И это – бывший красный командир, который убил больше белых, чем в этом саду деревьев, – уронил Каспар как бы про себя. – Видел, во что она его превратила? В тряпку, о которую только ноги вытирать. – Он покрутил головой и усмехнулся.

Опалин придерживался другой точки зрения – что, несмотря на участие в двух войнах, мировой и гражданской, Киселев тяготел к совсем иным ценностям, и Лидия нравилась ему, потому что им соответствовала. Но вслух Иван сказал иное:

– Ты что, выгоняешь ее?

– Школой она больше заведовать не будет, – холодно ответил Берзин. – И преподавать – тоже.

– Отдаешь усадьбу комсомольцам? – не удержался Опалин.

– Я? Отдаю? У меня нет такой власти, – по усмешке Каспара было понятно, что власти-то, может, у него и нет, но влияние точно есть. – Я тебя, Ваня, не понимаю. Ты вроде наш, а вроде и не наш. Нельзя быть одновременно на нашей и на их стороне, ясно?

Это характерное для него резкое изменение темы разговора (Опалин только потом понял, что то была привычка, усвоенная во время допросов арестованных), застало Ивана врасплох.

– При чем тут сторона, – проговорил он, но сам почувствовал, что его слова звучат неубедительно. – Я… мне просто жалко ее, понимаешь?

– Понимаю. Ты их жалеешь, а они твоей жалостью пользуются. – Берзин прищурился. У него были темные глаза и, что особенно странно при таких глазах, светлые латышские ресницы, казавшиеся единственной неправильной деталью в его сумрачном красивом лице. – Не жалеть следует, а поступать, как должно. – И он спокойно добавил: – Всю эту деревню надо было сжечь дотла, вместе с усадьбой. Если бы один болван так и поступил, я бы не терял сейчас тут время.

У Опалина не было ни малейшего желания спрашивать, кого именно Каспар имел в виду, и он, как и молчавший архитектор, просто притворился, что допивает свой чай.

После завтрака Опалин ушел к озеру. Там его нашел учитель, который, волнуясь, попросил его поговорить с Лидией.

– Я? – удивился Иван. – А что я могу?

Платон Аркадьевич тяжело вздохнул.

– Она собирает вещи, и все падает у нее из рук… Я не знаю, как ее успокоить. Не знаю! Все было хорошо, мы решили пожениться. Из Москвы пришло письмо, что комната… короче, что комната мне будет, но не сразу. Через месяц, не раньше. И тут этот…

– Ей надо перебраться к кому-то на время, – сказал Опалин, поразмыслив. – Кто-нибудь сможет ее приютить?

Они направились к флигелю, в котором Лидия Константиновна металась, хлопая дверцами шкафов и ежеминутно что-то опрокидывая или роняя.

– Даже собаку… – бормотала она в слезах. – Даже собаку приличные люди не гонят из дома, дают ей умереть у себя…

Потом она рухнула в старое кресло и разразилась рыданиями. Платон Аркадьевич беспомощно посмотрел на нее и неожиданно двинулся к двери. Выражение его лица сказало Опалину все и даже больше, и оттого, бросившись следом за учителем, он перехватил его у выхода из флигеля.

– Стой, дурак… Стой!

– Я его убью! – крикнул Киселев. – Пусти!

– Убьешь, убьешь, и тебя расстреляют, – отозвался Иван. – Хватит! Не глупи! Он скоро уедет, и все наладится… – Платон Аркадьевич рванулся и почти высвободился; тогда Опалин решил применить последнее средство. – Ты спятил? Ее тоже расстреляют, скажут, что она тебя подучила…