Дмитрий Миропольский - Тайна двух реликвий [litres]

Штерну и Жюстине уговаривать никого уже не пришлось.

Мунин был намерен в любом случае заниматься тайной Ковчега дальше – в одиночку или в компании Одинцова с Евой. Урим и Туммим его только подстегнули.

Одинцов не прекословил Еве, однако уважение тут было ни при чём. Хотят его компаньоны решать древние загадки? На здоровье. Вряд ли он сможет помочь мозгами – этого добра у Евы с Муниным и без него хватает. Но парочка не только умные мысли генерирует: она и проблемы создаёт одну за другой. Задача Одинцова – защищать обоих, чтобы по возможности не отвлекались и жили спокойно. А там, быть может, Урим и Туммим действительно раскроют свой секрет, или учёные без них сумеют найти подход к Ковчегу, и тогда задача Вейнтрауба перестанет существовать сама собой…

В любом случае надо было как можно скорее выцарапать у Бориса запись убийства Салтаханова, чтобы понять, наконец, кто может угрожать Еве, и нейтрализовать угрозу.

Жюстина как директор Фонда не возражала против отъезда сотрудников.

– Работайте, где вам удобнее, – сказала она. – Наш учредитель считал, что вами бесполезно управлять, и я с ним согласна. Надо помогать и подстраиваться… О’кей! К тому же в ближайшее время здесь вам будет совсем не до работы, а мне не до вас. Сперва похороны, потом всё-таки надо начать пиар-кампанию Фонда. И ещё этот внук…

– Мистер Вейнтрауб считал Генриха подонком, – сказал Штерн. – Я знаю его с детства и могу подтвердить: мистер Вейнтрауб не ошибался в людях.

– Такие умеют портить кровь. – Жюстина вздохнула. – Впереди у нас как минимум череда судебных исков, а это надолго.

– Попробует отсудить дом? – предположил Мунин.

– Если бы только дом… Мистер Вейнтрауб оставил Фонду всё своё состояние, – сказала Жюстина, и Одинцов присвистнул. – Вот именно. Когда-то старик Хилтон сделал то же самое. Он всю жизнь создавал сеть отелей, а незадолго до смерти продал, и все деньги от продажи передал на благотворительность. Денег там было на порядок меньше, зато наследников на порядок больше. Они судились лет десять, чтобы оспорить завещание.

– И как, успешно? – спросил Одинцов.

– Кое-что смогли отсудить. На хлеб с маслом хватило.

Мунина деньги не интересовали.

– А что будет с коллекцией? – спросил он. – И когда всё-таки вы откроете хранилище?

Жюстина развела руками.

– Если не найдутся коды разблокировки, очевидно, хранилище можно будет вскрыть по решению суда. С полицией, понятыми и так далее. Слухов про коллекцию много; можно сказать, все про неё знают, и внук не исключение. Но никому, кроме нас, точно не известно – какие экспонаты на самом деле собрал Вейнтрауб. Даже если их страховая оценка не превысит состояние нашего учредителя, – она окажется с ним сопоставима. Лайтингер потребует арестовать коллекцию и будет за неё судиться. Если так, тем лучше: нам это только на руку. Сделаем вскрытие хранилища и суды стержнем пиар-кампании, оповестим о сокровищах Вейнтрауба весь мир, начнём переговоры о выставках с Лувром, Эрмитажем, Уффици… Такой встряски у музейщиков не было за всю историю, уж поверьте. Изолировать коллекцию они не позволят. Лайтингеру придётся воевать со всем культурным сообществом, да и с политиками тоже. Понятно, что он проиграет, – никакие адвокаты не помогут. А в надёжной охране можете не сомневаться. И камни всегда будут для вас доступны.

За ужином Ева с Муниным сцепились в споре.

Ева предлагала соединить усилия историка и математика, чтобы представить себе людей, которые три тысячи лет назад использовали Урим и Туммим. Это позволит создать математическую модель их поведения, говорила она, и путём расчётов предсказать человеческие действия – как вперёд по хронологии, так и назад. После отладки модель сможет уверенно предсказывать любое известное событие, то есть предсказания неизвестных событий тоже будут справедливы. Останется только распространить расчёты на Зубакина с его предшественниками и последователями. Хотя вполне возможно, что коммуникацию между камнями и Ковчегом удастся разгадать даже раньше.

Мунин, которого поддерживала Жюстина, энергично возражал.

– Ты хочешь математизировать историю и культуру! – горячился он. – Но их можно только оцифровать, и то лишь в материальной части. А описать строгими формулами не получится ни живопись, ни литературу, ни – в конце концов! – человеческие поступки, которые формируют историю… В том и суть, что они слишком непредсказуемы. Они иррациональны, как твоё любимое число «пи»! Поверить алгеброй гармонию не-воз-мож-но!