Оскар Мюриэл - Темные искусства

— Женщина-то вроде вас? — спросил Пратт. — Чья работа заключается в том, чтобы все знать ? Верится с большим трудом.

— Я под присягой. Я вам уже говорила!..

— Ведь было бы очень просто, — перебил ее Пратт, — отправить по этому адресу одного из ваших детин вроде того, что торгует здесь сегодня пирогами, и разузнать, кто там живет. Пасьянс у вас сложился бы куда раньше. Ложь мистера Уилберга была не столь уж хитрой. — Приближаясь к Катерине, он продолжал выстреливать обвинения, а бедная женщина вжималась в сиденье, будто слова его были пулями: — У этой волчицы был очевидный мотив. Она выяснила личность недобросовестного плательщика, поняла, что надежды получить свои деньги у нее нет, и поэтому спланировала быструю месть.

— Я не знала !..

— Все, что ей нужно было сделать, это взять нож , натереть его тем веществом, которое, как ей было заведомо известно, не смог бы определить судебный медик, — и где достать такое вещество, ей тоже, разумеется, известно, — и передать отравленный нож своей жертве, которая сама проделала бы всю работу. Ее обескураживающее равнодушие к жизням остальных посетителей сеанса только подтверждает гнусность ее натуры. Она весьма опасная женщина; исчадие подлых кочевников, которые прибыли в нашу страну и лишь осквернили собой земли Ее Величества. — Он воззрился на Катерину, по щекам которой обильно катились слезы ярости, и прошипел: — Мне больше нечего добавить.

Секунду в зале стояла растерянная тишина, пока до всех доходили его слова. Затем, нарастая, суд наполнил грохот оглушительных аплодисментов.

И на сей раз Норвел унимать толпу не стал.

Пока присяжные совещались, мы скрылись в комнате ожидания. Казалось, во всем здании стало темнее и прохладнее, и, пока мы ждали Катерину, сигара отца мерцала, словно светлячок.

Констебли привели ее, и, едва войдя в комнату, она бросилась к Макгрею в объятия. Она схватилась за его лацканы и дала волю рыданиями.

— Я не знала, Адольфус! Клянусь ! Клянусь своей жизнью! — Вот теперь, в глубоком отчаянии, ее говор звучал вполне по-шотландски, и в то, что она родом из Дамфриса, поверить было куда проще.

Макгрей ласково обнял ее, как обнял бы свою пожилую тетушку. Она спрятала лицо у него на груди и зашлась неудержимым плачем.

— Да, — через некоторое время произнесла она, — иногда мне приходится запугивать тех, кто мне должен. Но ведь все так делают! Бывает, я посылаю одного-двух громил за своими деньжатами или письмо, в котором написано, что я переломаю им ноги, если мне не заплатят, но сами угрозы я никогда не претворяла в жизнь! Ни разу ! Почти все платят после первого предупреждения!

— Ну все, все, — сказал Макгрей. — Откуда вам было знать.

Отец раскурил сигару, мрачно взирая на сокрушенную цыганку. Он мельком взглянул на меня и покачал головой. Слов тут и не требовалось.

Я протянул Катерине носовой платок, но она даже слез утереть не успела. В комнату вошел Макнейр.

— Присяжные готовы.

— Так быстро! — взвыл Макгрей.

— Я удивлен, что они вообще удосужились дойти до своей комнаты, — сказал отец, с явным недовольством затушив сигару. — Я удивлен, зачем я это снова зажег.

Мы молча отправились обратно в зал суда. Почти никто отсюда не выходил, явно уповая на быстрый вердикт.

Присяжные гуськом вошли в зал и заняли свои места с лицами, не предвещавшими ничего хорошего. Я опознал среди них председателя жюри — пузатого мужчину, который вошел последним с листочком в руках — на нем было записано совсем короткое предложение. Как только зал успокоился, он дрожащим голосом обратился к Норвелу.

— Ваша честь, мы вынесли вердикт обоим обвиняемым.

Норвел сел также с той же уверенностью, что и прежде, руки его удобно легли на подлокотники кресла, словно то было его троном.

— Огласите вердикт, — сказал он.

Мои глаза метнулись в сторону скамьи подсудимых. Пусть глаза у Катерины покраснели от слез, а косметика размазалась по всему лицу, она все равно выглядела куда достойнее Холта, ноги у которого тряслись, как рыбный студень.

Крепко сжимая документ в руках, председатель поднял его и зачитал:

— Мы признаем мистера Александра Холта… невиновным в любой из шести смертей в Морнингсайде.

Миссис Холт вскочила и возблагодарила Господа громкими воплями, но ближайший пристав немедленно усадил ее на место. Сам Холт, казалось, сдулся, как лопнувшая волынка, издав самый протяжный вздох облегчения, какой мне доводилось слышать. Я уже подумал, что он сейчас лишится чувств, но тут председатель снова заговорил.