Оскар Мюриэл - Темные искусства

Неудивительно, что Макнейр обратился ко мне. Вид у священника был впечатляющий: ростом как Макгрей, но вдвое толще в обхвате и с кудрявой бородой, которая была седой лишь посередине и каскадом спускалась к его широкому животу. Голос у него был утробный, зато взгляд — кроткий, как у Такера. Он порылся в ковровой сумке, которая была даже шире его, и вручил мне записку от бывшего коллеги из Скотленд-Ярда. Гигант по имени Афанасиос Что-то-там-топулос только что иммигрировал из Греции и по-английски не разумел ни слова, но оказался единственным православным священником, которого они сумели отыскать в Лондоне. Что важнее, он был готов причастить Катерину.

Макнейр также передал мне записку от слуги Катерины. В ней, к сожалению, сообщалось весьма печальное известие. Я сложил ее и убрал в карман.

Затем я отвез священника в тюрьму Кэлтон-хилл. Бедняга разинул рот, когда мы шли по эспланаде — там уже работали строители, собиравшие виселицу из деревянных брусьев и железных клепок.

Катерину мы нашли лакомящейся жареной свининой, ржаным хлебом, картофельным пюре с подливой и какой-то скользкой желтоватой массой, которая, как я предположил, была квашеной капустой. Последняя Катерине явно нравилась, поскольку ела она причмокивая и, подняв на меня взгляд, довольно улыбнулась.

— Последняя трапеза, сынок. Как жаль, что умираешь лишь однажды!

Волосы ее были уложены по-другому, в этот раз с белыми и лиловыми лентами, так что я догадался, что и Мэри здесь сегодня побывала.

Когда Катерина заметила священника, глаза ее сверкнули, как будто их осветило солнце. Она подошла к нему, опустилась на колени и поцеловала ему руку. Мужчина ласково погладил ее по голове и тепло забормотал слова, которых не понимал никто, кроме него самого. Он помог Катерине подняться, проводил ее обратно к стулу и знаками велел ей продолжить обед. Сам же он, раскрыв ковровую сумку и достав оттуда Библию, ладан и тяжелый орарь, присел на нары и забубнил молитвы.

Я поставил на стол бутылку вина, и в глазах Катерины вспыхнула радость, сравнимая с той, какую вызвала перспектива вечного спасения.

— Надеюсь, в этот раз ты приличное принес.

Я не выдержал и улыбнулся.

— Лучшее из моего погреба, мадам. Я даже от отца его уберег.

Катерина гоготнула.

— Я должна счесть это комплиментом? — И она взяла меня за руку так неожиданно, что я едва не отдернулся. — Присядь, выпей со мной, мальчик мой, — сказала она и крикнула угрюмому охраннику: — Эй! Принесите нам три стакана!

Пока я откупоривал бутылку, он принес для нас три исцарапанных стакана. Катерина выхватила у меня пробку и, в то время как я разливал напиток, понюхала ее и застонала от наслаждения.

— А-а-ах! Прекрасно! Не чета вонючему разбавленному дерьму, которое я продаю.

Мне снова пришлось улыбнуться.

— Вы, между прочим, под присягой сказали, что никогда такого не делали.

Ее глаза метнулись к священнику.

— Ага, и я так рада, что он меня не понимает. Ему придется просто отпустить мне все грехи.

Я протянул стакан священнику, который принял его, совершенно не смутившись, и мы втроем чокнулись бокалами, выпив по самому странному поводу в моей жизни.

Катерина посмаковала вино, поболтав его во рту, как знаток, которым она и правда была.

— Сказал бы мне кто-нибудь, что в последний раз в жизни я буду выпивать с таким, как ты!

Я позволил ей еще немного порадоваться еде и напитку, прежде чем перейти к дурной вести.

— Катерина, — сказал я, опустошив свой стакан. — Мне нужно кое-что вам сообщить. Я только что получил весточку от Джонни.

— Угу. Этот засранец так меня и не навестил. Он жив там вообще?

— Полагаю, что да, но он сообщает, что — ну… — Я набрал воздух и поведал ей новость как можно быстрее. Смягчить ее я никак не мог. — Ваш сын не успеет сюда до казни.

Лицо Катерины на миг застыло — губы по-прежнему улыбались, но весь задор пропал. Она сморгнула, словно я говорил на чужом наречии.

— Ч-что?

— Мне очень жаль, — добавил я, чувствуя, как чудовищно глупо звучат эти слова.

Катерина раскрыла рот, но так ничего и не произнесла. Она потянулась к стакану, но не нашла в себе сил даже поднять его. Она хлопала глазами, будто затерявшись во тьме.

— Джонни получил телеграмму из пансионата, — сказал я, не в силах терпеть ее мучительное безмолвие. — Они рассыпаются в извинениях.

Она болезненно сглотнула.

— Но… Но мы же послали за ним, когда времени еще было предостаточно!