Олег Петрович-Белкин - Настоат

А моя миссия завершена. Ответ получен – улики подбрасывать он не намерен. Все, как я и думал.

Пора возвращаться к Курфюрсту. Время второй метаморфозы.

Metamorphosis Secunda. Dementio et Princeps Senatus [64] Метаморфоза вторая. Деменцио и Государь (лат.).

Снова я в Тронной зале. Со вчерашнего дня Курфюрст недвижим – застыл, словно статуя, изваяние. Практически не подает признаков жизни. Непросто ему – несчастья сыплются словно из рога изобилия; даже я утратил лояльность. А что поделать? Он сам меня вынудил: во-первых, решил передать власть Дункану Клаваретту, а во-вторых – планирует совершить еще более жуткое святотатство. Какое? Подожди, всему свое время!

На мне – яркий кафтан бирюзово-черного цвета, блестящий, переливающийся, а главное – меняющий оттенок в зависимости от освещения. Передовые технологии – сам разработал (не зря же я ношу гордый титул Почетного Инноватора!). Сидит на мне идеально, почти как кожа – а все потому, что сделан из тонких, неопалимых, полупрозрачных чешуек. Да и снимается элементарно – раз, и ты уже в новом кафтане. Удобно!

Спро́сите, к чему такие изыски? Все просто! Парадный мундир, предназначенный для посещения Великого следствия, вряд ли подойдет для предстоящего разговора. Недостаточно броский. Каждый облик, каждая метаморфоза требует особого внешнего вида. Курфюрст – что сорока: любит блестящее, выспренное, золотое (наверное, потому ему и нравится Дункан!) – вот и приходится соответствовать. Впрочем, я совершенно не против: мне это одеяние куда более по душе, чем официальный костюм или фрак, приличествующий великосветскому обществу.

Вокруг – полумрак, горят только свечи; их чад, дрожание огня, запах воска создают ощущение, что дворец – это храм, базилика, молельня.

Тишина. Шкатулка в Красной комнате, похоже, уснула. Наконец-то! Как она меня раздражает – постоянно играет что-то без спросу.

Люстра погашена со вчерашнего вечера – с тех пор, как Настоат вывернулся из жарких объятий Курфюрста, отверг сделку и вместе с собакой ушел восвояси. Последняя, кстати, прелюбопытнейшее существо: чувствую, этот Ламассу знает намного больше, чем мы все вместе взятые. Не он ли тот кукловод, что дергает за ниточки, заставляя Настоата следовать своей воле? А через него – и всех нас? Четвероногое – только облик; кто он на самом деле – совершенно неясно. Хотел бы я с ним пообщаться, но такое ощущение, что он избегает встречи: вчера не стал заходить, во время прощания скрылся за Настоатом. Только кивнул – даже не протянул лапу: ни мне, ни Курфюрсту – лишь Лисаветту. Более чем уверен – сегодня, когда я буду в их замке, он вновь найдет уважительную причину со мной не встречаться. Может, боится? Или презирает? Хотя последнее вряд ли: мы с его хозяином одного поля ягоды, однако его он почему-то любит. Правда, есть немалая вероятность, что это лишь видимость.

Ладно, не о том думаю! Пора переходить к делу. Побыстрее все здесь закончу – и к Настоату.

При моем появлении Курфюрст даже не шелохнулся. Сидит за столом, погруженный в свои мысли, – в том самом кресле, где я вчера его и оставил. Наверное, спит. Или уже умер? Если так, то будет печально… Ностальгия, воспоминания, угрызения совести – ведь я не лишен сердца, как многие полагают; состою из плоти и крови, так что как минимум наполовину я человек. А может, и полностью, как утверждал Ноэль Майтреа. Что ж, ему виднее!

После смерти Курфюрста я буду плакать. Честно, искренне, откровенно. Будут ли грустить Дункан, Настоат, Иненна или хоть кто-нибудь из приближенных? Я сомневаюсь! Скорее всего, Лисаветт проронит слезинку – и все, более никто. Вот и получается, что я – единственный, кто в душе своей сохранит образ умершего Государя. Пускай противоречивый и неоднозначный – светлый и темный, величественный и ничтожный, – но все же образ правителя, достойного поминовения и молитвы. Да-да, я тоже молюсь – хотя и не Тому, о Ком вы подумали…

Подхожу ближе: застывшие черты лица, окаменелая поза, горечь во взгляде, непроницаемая маска смерти. Кажется, все кончено! Надо закрыть Курфюрсту глаза – иначе как-то не по-людски. Касаюсь его кожи – сухая, холодная, но не ледяная. Кровь еще течет, пульсирует по венам; а значит – «в работу пущен сердца выстывший мотор». Жив! Аллилуйя!

Трясу за плечо.

– Ваше величество, очнитесь! Вы вновь впали в анабиоз. Не бойтесь – это лишь сонный паралич, сейчас он отступит!

В глазах проступает мысль, Курфюрст вздрагивает, возвращается к жизни.