Олег Петрович-Белкин - Настоат

Речь Клаваретта становится все более сумбурной. Дернуло же меня начать спор – теперь так просто его не закончишь.

– Ваша пропагандистская истерия у меня вот где сидит. – Доставая из ящика стола новую бутылку, на этот раз вина, Дункан проводит ею по горлу. – Сколько можно? «Мы самые лучшие, самые святые, всегда правые», а остальные – отбросы и негодяи. А несогласные внутри государства – сплошь «пятая колонна» и нацпредатели. Смешно! Только полный олигофрен будет пестовать шовинизм и ксенофобию, разбавляя их нотками первобытного трайбализма. Выдумали свой собственный, державный путь – мол, «умом Ландграфство не понять, аршином общим не измерить, у нас особенная стать – в Ландграфство можно только верить». Ну, верьте дальше – и будем столетиями сидеть в том же… хм… афедроне!

Я смеюсь: чем сильнее он пьянеет, тем забавнее становится.

– Дункан, поменьше размышляйте о глобальном, о политике и судьбах Ландграфства! Позаботьтесь о собственной Внутренней империи, о Следствии и об Иненне. И все будет в порядке! А я, пожалуй, пойду – хватит уже распинаться.

– Ха-ха, сдаетесь? Бежите в испуге? И поделом! Коли не умеете спорить, так и не лезьте! Лучше пишите свои сопливые статейки, романчики и фельетоны. Для вас это – «ультранормальность».

Однако напоследок зарубите себе на носу: есть только одна, магистральная дорога истории – путь прогресса и процветания, свободы и народовластия. Нет никаких Северных или Южных, Западных и Восточных путей цивилизационного развития – только один, общечеловеческий, планетарный, вселенский, универсальный. Ничего иного нам не дано. Альтернатива – прозябание в бедности и ничтожестве, медленное угасание и бесславная, постыдная смерть на глазах у всего мира. Как там писал философ в своих письмах? «Вечный Город предназначен только к тому, чтобы показать человечеству, как жить не надо». И все из-за вас… Понимаете?

– Понимаю! Да только вы упускаете тот факт, что до нас здесь было еще хуже. Что, хотите восстановить власть Архитектора? Желаете жестких правил, нарушение коих карается потопом, казнями египетскими и мучительной смертью? Или, быть может, вам больше по нраву Первая республика – правительство проходимцев и нуворишей? Хотите вернуться в 90-е до нашей эры, до воцарения Курфюрста?

Дункан с трудом стоит на ногах. Зря я стал ему отвечать – теперь все затянется еще дольше.

– 90-е до нашей эры? А что изменилось? Где те сановники и вельможи? А я вам отвечу: они все так же у власти! И чувствуют себя еще более вольготно, чем прежде. Посмотрите, кем вы себя окружили: один Мустела Путориус чего стоит – многоходовочки, демагогия, лихоимство, нелепые обещания, а теперь еще и назначен главнокомандующим интервенционными силами против укаров. Так сказать, карательными отрядами на чужой территории. Я отказался, ибо я – человек чести, а он… слабак и бездарь! И это – лишь частный пример; таких, как он, – сотни.

Я киваю.

– Скажу по секрету – мы с Государем тоже его недолюбливаем. Скоро снимем в связи с утратой доверия. У меня аллергия на его беспросветную глупость! Идиосинкразия, как и на других насекомых.

Начальник следствия улыбается.

– Замечательно! На его фоне даже вы с Курфюрстом выглядите гигантами мысли… А вообще, если честно, я вас уважаю. Все-таки столько времени вместе! Много воспоминаний…

Понятно. Алкоголь сделал свое дело – теперь Дункан любит весь окружающий мир. Даже меня и Курфюрста. Не могу сказать, что это взаимно.

– И все же, Деменцио, хорошо я вас уделал? Возразить нечего! Виктория присуждается мне! Браво!

Подняв вверх руки, подобно бабуину, Начальник следствия издает победный клич. Детский сад – и что я с ним разговариваю?

Иненна с гордостью смотрит на Дункана. Наверное, думает: «Именно за это я его и полюбила – такого непосредственного и смешного». Как мило – я ему даже завидую… Два трогательных, воркующих голубка, один из которых распушил хвост и упивается своей мнимой, эфемерной победой.

Ребенок, мне искренне жаль, что когда-нибудь твои светлые мечты рухнут. Свобода – недостижимый идеал, демократия – выдумка сказочников и фантазеров. Город – наша реальность, и выбраться из нее невозможно.

Я живу слишком долго; кто-то даже считает – с самого Начала времен; и – даю слово, Читатель! – мне всегда было грустно смотреть на тех, кому только предстоит познать горечь разочарования…

Поэтому – оставлю Дункана в покое; не буду контратаковать, разрушая его воздушные замки. Негоже спорить с женщинами, пьяными и детьми. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Пусть радуется, пока может – как ни прискорбно, но от злого Рока никому из нас не укрыться.