Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Никто не ведает, сколь долго сможет выдержать адовы муки, – но если твой брат держится, то и ты держись. Где будет предел твоему терпению – того тебе знать не дано, и это незнание – такое же благо, как и знание.

И я вдруг понял, что сам содрогаюсь в ознобе, как настоящий живой смертный, и что готов убить любого, кто причинит ему, Читарю, хоть малейший вред.

Я слишком давно его знал, я с ним сросся.

Он треснул – а больно было мне.

Вернулся Никола Можайский. С ходу скомандовал:

– Поехали.

Мы все тут же встали, включая и Евдокию.

Никола ткнул пальцем в Щепу:

– Ты. Оденься красиво. Возьмём твою машину.

Ткнул в меня:

– Ты с нами.

Ткнул в Читаря:

– Ты – ко мне в Можайск. Там уже ждут. Я вызвал такси. Девочку возьмёшь с собой. Отвечаешь за неё. Твою рану обработают, заделают левкасом.

– Левкас не поможет, – сказал я.

– Там видно будет, – ответил Никола Можайский с некоторым раздражением, и гулко хлопнул в ладоши, и распорядился: – Давайте, не стойте! Время дорого! До рассвета надо всё провернуть!

Его дух – безразмерный, огненный, живой – обжёг нас всех, и мы засуетились, засобирались, ринулись к выходу, едва не толкаясь локтями; подождали Щепу – он исчез и вскоре вернулся в пошловатом, но явно дорогостоящем костюме плейбоя: джинсы, обтягивающие зад, шерстяной приталенный пиджак, из нагрудного кармана игриво торчит угол яркого платочка, рубаха с расстёгнутым воротом, манжеты с золотыми запонками. Мне показалось, что ему нравится происходящее.

– Деньги брать? – спросил он.

– Все, что есть, – ответил Никола.

Заразившись драйвом, мы выскочили из квартиры единой сплочённой бандой, пробежали по фойе мимо охранника – он посмотрел с интересом, нашёл среди незнакомых лиц одно знакомое – Щепы, тот ему кивнул; во дворе расселись по машинам; время было – третий час ночи; Читарь, опираясь на свой посох, загрузился в ожидающее уже такси, Евдокия – рядом с ним; таксиста я не разглядел, волновался; Евдокия так и не получила в эту ночь ничего из того, что просила, – ни духов, ни помады, но не напомнила; такси отчалило.

Втроём – Щепа, Никола и я – погнали в огромном, рычащем джипе сквозь Москву. Она понравилась мне – горящая неоном, пахнущая грехами, авантюрами, молодым безумием.

А был ли я когда-нибудь молод? А буду ли я старым? Обычные смертные торопятся жить, знают, что жизнь – конечна, а как быть мне, деревянному? Я ничего не знаю. Может быть, я погибну завтра, – или через пять столетий. У меня есть в с ё будущее – но нет ни малейшего понимания о нём.

Нашли адрес: рядом с Садовым кольцом, дома все массивные, пятиэтажные, старые, дворы просторные, тихие, заросшие клёнами и берёзами, надёжно огороженные заборами, на въездах – шлагбаумы: только для своих.

– Паркуйся, – велел Щепе Никола Можайский. – Ждите. Я пойду один, потом позвоню, вы подниметесь. Дальше – по ситуации.

– Да она тебе не откроет, – сказал Щепа.

Никола Можайский показал удостоверение в красной обложке.

– У меня вот это есть.

– Ясно, – сказал Щепа. – Но менты ночью по домам не ходят, им запрещено.

– Я гляжу, ты в теме, – ядовито отбил Никола Можайский и, ничего не добавив, вышел из машины, поправил пистолет за поясом, покатился шаром, исчез за углом.

Щепа проводил его взглядом.

– Ой, – тоскливо сказал он, – что-то стрёмно мне… Очень стрёмно. Он её убьёт. А нас подставит. Точнее, меня. Потому что машина – моя.

– Почему убьёт? – спросил я.

– А ты не слышал, что он сказал? У меня, говорит, в одной руке нож, а другой рукой у меня всё схвачено!

– Так и есть, – сказал я. – Только не нож, а меч, обоюдоострый. Что ж ты, не знаешь, как выглядит резная икона Николы Можайского? Когда хан Батый осадил Можайск, ему в небе явился образ богатыря-великана, в правой руке великан держал меч, а в левой – град Можайск, как бы им охраняемый. Батый испугался, отменил штурм и отвёл свои полки. Почти 800 лет прошло. Учи матчасть, дурень!

Мои слова не убедили Щепу, он продолжал вздыхать и ёрзать на мягком сиденье; закурил, жадно и шумно затягиваясь; как на грех, мимо нас медленно прокатилась полицейская машина с открытыми окнами, и сидящие внутри двое дородных автоматчиков внимательно изучили нас взглядами.

Честно сказать, мне тоже стало неуютно. Я впервые оказался в положении подчинённого, вынужденного выполнять команды, мне не до конца понятные. Никола Можайский выглядел и действовал как полководец, генерал, – а генералы, бывает, жертвуют своими солдатами во имя высшей необходимости.