Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Лютый жар погладил меня по лицу и телу, дохнул гибелью, но тут уже ничего нельзя было поделать, только терпеть.

В метре надо мной бушевал огонь, у него был свой голос: надсадный, похабный, смертный рёв, как будто сам Сатана выбрался из геенны и теперь хохотал от восторга и утоляемого голода.

1812

Когда стало известно о вторжении в Россию французского императора Бонапарта, я решил добровольно рекрутироваться в армию; засобирался всерьёз. Конечно, убивать людей – великий грех. Но речь шла о гибели Отечества. Мне казалось, что не только я – все наши деревянные собратья должны сделать то же самое. И не просто пойти в солдаты, но и образовать особый полк из неуязвимых воинов, выполняющих самые сложные задачи. Вражеские пули, штыки и даже артиллерийская картечь не наносили нашим телам существенного урона. Усталости мы не знали, от холода не страдали, в пище не нуждались.

В то время опять явился ко мне Читарь: угадал мои намерения.

Я жил в Богородске, в пятидесяти верстах от Москвы, если идти по Владимирскому тракту. Мне исполнилось девяносто лет, но выглядел я точно так же, как и при рождении. Делал мебель, шкафы, столы, кровати, но основной барыш получал от торговли кругляком. Богородский край – болотистый, дерева хорошего мало, а я привозил отменный крепкий лес, дубовый кругляк, брал его в Нижнем. Дуб – дерево теплолюбивое, окрест Москвы растёт плохо, вот я этим и пользовался. Жил очень тихо, отай, потому что никакого документа не имел. Вырученные от торговли деньги не тратил, прикапливал, бумажка к бумажке, и, честно сказать, мне это нравилось. Если тебе не грозит ни старость, ни смерть – копить легко и интересно. Десять лет – пятьсот рублей, двадцать лет – тысяча. Деньги я не любил, но понимал их необходимость, а ещё вернее – их власть.

Бывает, покажешь рабу божьему кулак – ему всё равно, покажешь топор или нож – тоже всё равно, а покажешь ассигнацию – так он тебе сразу друг дорогой. С одной стороны – объяснимо, с другой – противно.

Когда явился в Богородск, когда поставил на отшибе сарай, огородил его, когда мне привезли из Нижнего первые дубовые брёвна, когда закипело моё дело, и стал я заметен, и на меня стали оглядываться, если в воскресенье шагал по городской ярмарке, – тогда явился ко мне полицейский чин, расспросил, кто я таков, и я ответил, что вышел из леса, рождён староверами, и записей обо мне в обычных церковных книгах нет; ни крепостной, ни отхожий, ни закуп, отродясь вольный, сам по себе.

И хорошо бы, сказал я, иметь мне бумагу, чтоб там было написано, что я есть Антип Ильин сын, вольный древодел из артели Онуфрия Самарина, ныне давно покойного. А к какому разряду меня приписать – это уж ты, начальник, сам соображай.

– Соображу, не беспокойся, – ответил мне тогда чин, допил мой чай с сахаром, дожевал пряник, подсунутый мной на блюдце, походил, скрипя сапогами, по моему сараю, потыкал кулаком в брёвна – и подытожил:

– Как с тобой быть – подумаю.

Ушёл, и я его потом не видел.

Денег я ему не предлагал; не за что. Может, надо было предложить.

Читарь явился, как обычно, пешком, выглядел грязным бродягой, порты и рубаха полуистлевшие, подпоясанный жалким вервием, воняющий навозом и дорожной пылью, такого увидишь – ещё подумаешь, пускать ли на порог. Помню, я даже расстроился, когда увидел его; но помню также, что сразу понял, почему он такой.

Он был верен своему плану. Быть в самом низу, ниже низших, в придонном слое, в иле людском.

– Война началась, – сказал я ему. – Время пришло нам открыться. Если не сейчас, то когда? Я один, пеший и безоружный, буду стоить десятерых конных кирасиров с палашами. Истуканы должны пойти воевать. Мы пробьёмся через всех французов и убьём Бонапарта! И тогда войне – конец! Мы девяносто лет живём изгоями – а станем героями!

– Верно мыслишь, – похвалил меня Читарь. – И ты не первый, кто это предлагает. Только в армии ты должен будешь повиноваться приказам офицеров и генералов. Почему ты думаешь, что наши генералы хотят убить Бонапарта? Они его любят. И даже подражают ему.

– Хорошо, – сказал я, – не убьём, в плен возьмём!

– А возьмёшь в плен – так его сразу и отпустят, да с почестями.

– Всё равно, война кончится!

– Нет, – сказал Читарь. – Война кончится, когда начальство пожелает. Война кончится, когда майоры станут полковниками, а полковники – генералами. Когда все они добудут славу и ордена. А сколько солдатских жизней надо будет положить – о том они мало думают. И про тебя тоже думать не будут. И ты не надейся, что тебя нельзя уязвить. Если чугунное ядро в грудь попадёт – разлетишься на куски, как простой смертный. А допрежь того, перед всяким боем солдат получает от полкового священника благословение и отпущение грехов. Ни один поп не будет благословлять деревянное чудище, пусть и в облике человека. Наоборот: проклянут, анафеме предадут, назовут сатанинским исчадием. В церкви пробовал заходить?