Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Долго ходил вдоль забора – руки в карманы. Оглядывался на окошки Читаревой избы – они излучали тёплый свет; там, внутри, девочка сидела возле умирающего, развлекала его рассказами о том, как интересно смотреть на мир с высоты двенадцати этажей и как папа купил ей велосипед с фонариком.

Убить Мару будет нетрудно. Ведь это я её создал, и я знаю её слабое место. Хватит одного сильного удара в шею.

Но кто я такой, чтоб отнимать жизнь у ближнего?

Наказание будет ужасным. Вечное клеймо злодея, презрение братьев, муки раскаяния, а если мне суждена смерть – то адский котёл после смерти.

Да, я убивал живых, проливал кровь, – но только для собственной защиты и ради сохранности тайны своего племени.

Она хочет забрать мою дочь – но разве это повод для убийства? Как я вообще дошёл до такого? Когда я её создавал – я был полон любви, во мне свет горел; а теперь – что во мне осталось от того света? Где прореха, через которую он истёк?

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: деревянная язычница просто провоцирует меня.

В метафизическом смысле её вообще нельзя уничтожить, можно лишь разрушить её временное материальное воплощение. Сама же она, как духовная сущность, останется невредима.

Наконец, самое страшное. Если я убью Мару, грех падёт и на моего ребёнка. Говорят, дети не отвечают за отцов, – это не так. Евдокия станет дочерью убийцы. Все будут помалкивать – никто не забудет. И сама она тоже не забудет. Как работает молва – хорошо известно. Переврут, досочинят, налепят выдумок вокруг реальных событий. Будут говорить, что я уничтожил святой образ. За спиной у девочки будут шептать: отец её проклят, а сама она – яблоко от яблони.

И по всему выходило, что поднимать руку на деревянную женщину мне нельзя. При любом раскладе – будет хуже.

Посоветоваться не с кем. Обычный мой советчик, любимый брат, готовится к встрече с Создателем, ему не до меня. Перед ним уже распахиваются врата, и с той стороны машут руками, приглашая.

1922

В середине десятых годов я закрыл шпалотёсную мастерскую и перебрался ближе к Москве, в сельцо Белые Пески, в десятке вёрст от Каширы: с одной стороны – прозрачный сосновый лес, с другой – высокий обрыв, длинная излучина Оки и распахнутая бесконечная бирюзовая даль – век смотри в неё, не насмотришься.

Место выбрал случайно, однажды проезжал мимо – и понравилось. Мой дух отдыхал здесь. Запах свежей сосновой смолы действовал подобно наркотику, перемещал в тайный, инфрафизический мир, где время стояло на месте, где не было ни вопросов, ни ответов, ни сомнений, ни маеты.

Переехал в Белые Пески – и каждый день хвалил себя за удачный выбор.

К тому времени скопил достаточно, все заработанные николаевские ассигнации обратил в золотые империалы – и, как выяснилось, не зря.

Вскоре мир перевернулся. Над рухнувшей Империей поднялись красные знамёна.

Власть большевиков я, конечно, не принял. Большевики отрицали Бога и Церковь – и, таким образом, отрицали и меня лично, и моих братьев и сестёр. Мы были детьми Церкви – пусть нелюбимыми, но настоящими. Все нужные и правильные шаги новых хозяев России, все достоинства их учения – интернационализм, ликвидация классовых противоречий, сословного неравенства, безграмотности, утверждение власти труда, изъятие недр и природных богатств из частного владения, – всё обесценивалось и отравлялось принципиальным безбожием. Не только большевик, не только сочувствующий – любой мало-мальски грамотный и умный человек должен же понимать, что на отрицании Бога ничего нельзя построить, как нельзя возвести башню без фундамента. Как создать нечто, не оглядываясь на изначального Создателя?

Но эти мысли я держал при себе.

Грянула гражданская война, а с нею пришли разруха, голод, эпидемии, беззаконие.

Два-три раза в месяц я седлал лошадь и ездил в Каширу, покупал свечи, керосин и свежие газеты – каждый раз читал их с ужасом, не веря буквам.

Писали, что государь Николай Второй и вся его семья расстреляны. Что заводы и фабрики теперь принадлежат рабочим. Что рабочие, получив во владение заводы и фабрики, пока не работают, а сражаются против контрреволюции, белой гвардии, иностранных интервентов. Что Республика в кольце врагов. Что глава Совнаркома Ульянов-Ленин утвердил ГОЭЛРО: план электрификации России. Что церковные ценности изымаются для приобретения хлеба и спасения голодающих Поволжья.

Центральные улицы города превратились в огромную барахолку; прямо на грязных тротуарах люди расстилали тряпки и выкладывали всевозможный скарб, для продажи или, чаще, обмена на еду: от детских игрушек до чернильниц-непроливаек, от подшивок журнала “Нива” до подштанников. В деньгах все путались, счёт шёл на миллионы.